Во все имперские. Том 3 - [16]

— Цацки князь Глубина спёр, — напомнил я негру, — Как раз из-за предателя. А что до остального — то это уже как я решу, брат. Мы ведь теперь братья-масоны по ложе, так?

— Братья должны делиться друг с другом! — воскликнул Пушкин.

— Строго говоря, в масонских ложах есть иерархия, — влезла Головина, — Мы, конечно, теперь братья и сестры, но Великий Дракон ложи я. Так что я глава ложи. И это не просто должность, так считает сама магия. Я же провела Обряд Основания.

— Баронесса, если мне понадобится узнать мнение, ваше или магии — я спрошу, — заверил я Головину, — А пока что продолжим искать измену. Пушкин, как я уже сказал, предателем быть не может. Он знал, где точно закопана корона, а вот Огневич и Глубина были не в курсе.

Что касается меня, Шаманова и Головиной — то мы все точно также знали точное место захоронения короны, поскольку лично наблюдали из окна, как Пушкин её прикапывал. Так что нас тоже можно исключить.

И Корень-Зрищина мы тоже можем точно исключить. Если бы он знал, где корона — он бы дерзко пошёл и выкопал её, несмотря на казаков в садике, еще когда был сынком канцлера. Но он не знал, он лежал в нокауте, когда Пушкин прикапывал корону. Кроме того, Корень-Зрищин, если бы и разболтал о короне, то своему дружку Огневичу-младшему, а не старшему. Итого…

Я замолчал, сделав вид, что уже всё сказал.

Взгляды всех присутствующих остановились на Чумновской. Девушка побледнела, став почти одного цвета со своей медицинской масочкой, потом отступила на шаг назад.

— Мда, но это не Чумновская, — лениво заметил я, — Чумновская тоже была в нокауте, когда мы прикапывали корону. Никто из присутствующих же не говорил ей, что корона в саду?

Все переглянулись.

— Нет, мы ей не говорили, — подтвердила Головина.

Головы моих товарищей, как артиллерийские орудия, медленно развернулись от Чумновской к эфиопу.

— Ага, — кивнул я, — Иясу единственный из нас был в курсе, что корона в садике. Но он не знал, где точно она прикопана. Я же не пустил его к окну поглядеть, как Пушкин работает лопатой, если вы помните. Кроме того, обратите внимание на его психологический портрет. Этот урод единственный из нас во время битвы в кабинете французского не принял ни мою сторону, ни Корень-Зрищина. Картинка складывается, дело раскрыто, Ватсон.

— Да ты гонишь! — возмутился эфиоп, — Если бы я хотел отжать корону — я бы тупо пошёл и выкопал её. Зачем мне делится с Огневичем-то?

— Затем, что ты был не в курсе, где именно она закопана, — объяснила за меня Головина, — А в садике торчали казаки, с самого момента смерти Чудовища. Ты бы не стал перекапывать у них на глазах весь садик. Поэтому ты и пошёл к Огневичу, и тот видимо пообещал тебе крупную долю за помощь.

— Ага, баронесса в кои-то веки сказала нечто дельное, — подтвердил я, — Родственник эфиопского Императора, припершийся в садик с лопатой разорять клумбы, явно вызвал бы у казаков некоторые подозрения. Так что откопать лут ты никак не мог. Поэтому и пошёл к Огневичу.

Видимо, надеялся, что он даст тебе большую долю, чем я. Вот только ты просчитался. Огневич теперь не даст тебе ничего, потому что корону он так и не откопал. А я с детства не люблю, когда меня пытаются обмануть, Иясу. И тем более, когда пытаются кинуть на бабло.

— И я не люблю! — рассвирепел Пушкин, — И даже не с детства! Я еще, когда был у мамки в животе, такое ненавидел…

Черная аура заметалась у Пушкина над головой, потомок поэта начал закатывать покрытые заплатками рукава своего мундира.

— Э, ребят, вы чё, — эфиоп напрягся, и тоже активировал свою ауру, — Меня нельзя бить. Я родственник негуса. Вы русско-эфиопской войны хотите, или что?

— Ты, помнится, спрашивал, почему я разбил тебе нос, — бросил я эфиопу, — Так вот. Отвечаю. Нос я тебе разбил не потому что ты негр, а потому что ты сука. И я уверен, что негус Эфиопии будет только благодарен, если мы тебя немного проучим. Ну, или даже завалим.

И прикопаем, в том же садике, где была спрятана корона. То-то Огневич удивится, когда пойдёт в очередной раз обшаривать сад, но вместо короны обнаружит в земле черную голову. С дредами.

— Да вы чё! — совсем прифигел негр, — А ну стоять! Ни шагу ко мне! Всех порву!

В отличие от Пушкина, который после предъявленных ему обвинений сразу сдулся, этот парень явно был не промах. Этот, похоже, будет реально сражаться, как лев, изображенный у него на клановом гербе.

Это мне пришлось весьма по нраву.

— Не трогайте его, — распорядился я, — Пушкин, уймись. Я предлагаю другое.

— Поставить его на деньги? — с надеждой спросил Пушкин.

— Да откуда у меня деньги, ублюдок? — зарычал негр на потомка негра, — Я тут вообще за счёт Императора Эфиопии учусь. А денег у меня.

— Господа, вы опять о деньгах! — заткнул я обоих, — Вы поймите, что есть вещи поважнее рублей.

— Например? — не поверил Пушкин.

— Например, магия, — объяснил я, — Я собираюсь провести своего рода магический эксперимент. И если Иясу мне поможет — я его прощу. Сразу предупреждаю, что эксперимент опасен для жизни. Но выбора у тебя особо нет, эфиоп. Так что соглашайся. А то мои товарищи тебе порвут. И я им помешать не смогу, уж прости.