Во власти женщины - [43]

265)

В ту весну я убедился, что голуби бывают благодарны тем, кто их кормит. Я всегда думал, что голубей кормят все, но оказалось, что главным образом этим занимались пожилые люди (во всяком случае, в тех парках, где я гулял). Я тоже начал кормить голубей. Собирал в пакет черствый хлеб. И даже думал, что, может быть, кому-нибудь я покажусь добрым и заботливым.

С одной голубкой у меня установились особенно теплые отношения. Я назвал ее Туне. Туне всегда доставались лучшие кусочки, вернее, те, которые я, неголубь, считал лучшими для голубя. Со временем я заметил, что у Туне на одной лапке надето металлическое кольцо, и меня совсем не порадовала мысль, что о ее существовании известно кому-то, кроме меня. Но несомненно такой человек был. Я считал, что кольцевать птиц жестоко. Тур наверняка кольцует орланов, думал я, а Марианне небось кажется, что именно так поступают настоящие мужчины.

266)

Случалось, я бесцельно бродил по городу и разглядывал витрины магазинов. Там было на что посмотреть, и так, глазея на витрины, я влюбился в одну женщину в магазине одежды. Я стоял у витрины, смотрел на эту служащую и любил ее несколько часов. Разговаривая по радиотелефону, она невозмутимо ходила по кабинету, как будто так и надо. Она обращалась с этим удивительным аппаратом с волнующей бесцеремонностью. Набирая номер, женщина подходила к окну, бросала на меня мимолетный взгляд, и у меня возникала мысль об эротичности современной электроники. Не прерывая разговора по телефону, она садилась на письменный стол, листала какой-то журнал, и я вдруг понял, как легко, должно быть, любить женщину, которая на «ты» с современными технологиями.

Мне захотелось войти к ней и рассказать все как есть, но в конце концов я ушел домой, и она так и не узнала о моем существовании.

Очевидно, хотя я об этом и не подозревал, мое рациональное начало уходило своими корнями во что-то гораздо более весомое, нежели мое «я».

267)

Однажды я почувствовал себя каким-то подавленным и лишним в этом мире. Я навестил Халфреда, и мы несколько часов играли в карты. В конце концов я больше не мог играть, и я сказал Халфреду, что, по-моему, жизнь не стоит того, чтобы жить. Халфред посмотрел на меня и сказал, что понимает, как такие мысли могут прийти в голову, но, с другой стороны, он не представляет себе ничего, кроме жизни, ради чего стоило бы жить. И мне пришлось согласиться, что в этом есть смысл. В этом что-то есть, сказал я.

268)

Позвонил отец. Он сказал: привет — и начал с того, что спросил, хорошо ли я питался и всякое такое. Да, ответил я. И тут же, без всякого перехода, он спросил, не думаю ли я снова наладить отношения с Марианной. Я сказал: нет, я об этом не думаю. Отец считал, что об этом стоит подумать (ведь Марианна такая хорошенькая и добрая, сказал он). И я понял: его беспокоит, что я все один да один.

Я спросил, с чего это он вдруг заговорил об этом. Просто так, ответил отец. Без всякого повода. Подумал, вот и решил сказать.

269)

Итак, я снова начал думать о Марианне. Я думал, и ее образ оживал в моем воображении, мне это было неприятно и ненужно. Жаль, что это опять началось, когда мне наконец удалось вытеснить ее из своего сознания. Но я ничего не мог с этим поделать, и меня это даже устраивало. Устраивало убеждать самого себя, что я ничего не могу с этим поделать. Таким образом я превращался одновременно и в жертву собственных мыслей, и в раба собственных желаний. Несомненно, я весьма темпераментный человек.

Но я по-прежнему жил в городе, а Марианна — на этом чертовом острове посреди моря. И было совершенно ясно, что о письме к ней не может быть и речи. Как бы там ни было, это она, а не я, завела шашни на стороне, всему должен быть предел.

Научная организация трудового процесса на моей работе предполагала постепенное сокращение текущих дел. Я по-прежнему благостно кормил свою голубку, хотя и без прежнего умиления. Сказать, что мне было хорошо, что я был всем доволен и беспечно мастурбировал по вечерам, было бы сильным преувеличением.

270)

Шло время, и почти ничего не происходило.

Туне появлялась все реже. Она больше не ждала с нетерпением у скамейки, когда я появлюсь с пакетом крошек в руках. Я решил было, что она улетела в теплые края, но кто-то сказал мне, что голуби — не перелетные птицы, и тогда я на нее обиделся. Я предоставил голубей самим себе, потеряв к ним всякий интерес.

На работе у нас завели новый порядок, и я получил бирку со своей фамилией. Я прикрепил ее к рубашке, и мои коллеги обращались ко мне теперь по фамилии. Я решил, что это уже неплохо. Несомненно, так оно и было.

Наступила зима, потом весна, потом снова лето, и однажды вечером в начале лета раздался звонок в дверь.

Это была Марианна.

Ты? — удивился я. Да, это она. Как ты на это смотришь? — спросила она. Трудно сказать, ответил я.

271)

Я сказал, что для меня ее приход большая неожиданность, ведь я думал, что она уже никогда не вернется в город. Она развела руками и сказала, что я сам лучше всех должен знать, как легко бросаться высокопарными образами, когда все у тебя хорошо, зато как столкнешься с настоящими трудностями, тут уж не до красивых речей. Я спросил, означает ли это, что она столкнулась с настоящими трудностями, и она ответила, что похоже на то.