Во власти женщины - [23]

Ну так возьми и купи ее, говорит она (но пусть я не думаю, что она будет таскать за мной эту картину по всей Европе). Я говорю, что этого у меня и в мыслях не было.

142)

Марианна спрашивает, сколько стоит картина, и мы узнаем, что художник молодой, неизвестный и очень заинтересован в том, чтобы картина была продана. Галерейщик начинает звонить по телефону, и в конце концов ему удается связаться с художником. Некоторое время мы торгуемся. Марианна выступает в качестве посредника. Оказывается, что художнику нежелательно, чтобы картину увезли из Франции. Я говорю, что он получит мой адрес и может в любое время (хоть зимой, хоть летом) приехать ко мне и посмотреть на свою картину. Но он не верит, что из этого что-нибудь получится. Он уже сыт по горло такими обещаниями. Наконец я говорю, что вряд ли ему стоило такого уж большого труда написать эту картину. Напишет себе новую. Художник взрывается и говорит, что плевал он на наши деньги и катитесь, дескать, на все четыре стороны. Прекрасно, говорю я. Прощайте. Но тогда и художник, и галерейщик вдруг спохватываются и возбужденно обмениваются несколькими фразами. Я получаю картину. И цена у нее вполне сходная. Я прошу Марианну попросить галерейшика упаковать картину, а художник по телефону все-таки спрашивает мой адрес.

143)

Когда мы выходим на улицу, Марианна бросается мне на шею. Она говорит, что я был решителен и сексуален. Она увидела меня в новом свете, и ей это нравится. Держась за руки, мы идем к нашей гостинице, Марианна гордится мной и целует у всех на глазах. Я прошу ее поостыть.

По дороге она все время вспоминает, каким несговорчивым был галерейщик и как здорово я его обработал. Марианна убеждена, что я поразил не только ее, но и самого Господа Бога озадачил, и я чувствую, что должен попросить ее немного угомониться. Будет тебе, говорю я, перестань.

В номере у нас с Марианной все опять сходится, и мы проводим остаток дня в постели. Я начинаю понимать, что нужно, чтобы у нас с Марианной все сходилось.

144)

Мы находим витрину, в которой выставлено множество калькуляторов. По непонятной причине мы слишком долго стоим и разглядываем их. Я выбираю один из самых дешевых. Марианна считает, что с моей стороны это снобистская блажь. Но это не так. Другие калькуляторы наверняка гораздо лучше, говорит она. Во всяком случае, они больше, говорю я. И безусловно лучше, считает Марианна. Пусть так, но мне нравится маленький и дешевый. Она считает, что это противоречит законам логики. Если кто-то и покупает тот калькулятор, который понравился мне, то делает это исключительно из-за цены, настаивает она. Я говорю, что теперь она уподобилась лестадианцам. Ей не мешало бы научиться различать нюансы мысли и вкуса так же, как и нюансы языка. Марианна задумывается. Потом спрашивает, зачем мне калькулятор. Низачем, просто так. Ну а если бы мне действительно был нужен калькулятор (если бы я был бухгалтером)? Тогда другое дело, но ведь, строго говоря, спор совсем не о том.

Марианна считает, что мы теряем слишком много времени на подобные споры, а я говорю, что мне это нравится. Когда изучаешь жизнь достаточно долго, приходишь к выводу, что она состоит из таких вот простых вещей, говорю я. Марианна фыркает и говорит, что я слишком молод и ничего еще не изучал достаточно долго. Но я уверен, что, даже прожив до восьмидесяти пяти лет, я не изменю своей точки зрения. Тогда Марианна говорит: поживем — увидим, я так и знал, что она это скажет.

145)

Марианна увидела под припаркованной машиной дохлую птицу. Она разволновалась (бедняжка). Я спрашиваю, взволновало ли ее то, что птица дохлая, или то, что она дохлая и лежит под машиной. Марианна обзывает меня бесчувственным. Но я не бесчувственный. Я говорю, что по-моему тоже это грустное зрелище. Она спрашивает, знаю ли я, что значит быть птицей в Париже (а сама заведомо решила, что я знаю об этом слишком мало или вообще ничего). Я холодный и высокомерный, говорит она. Но я считаю, что она несправедлива, и если хочет знать, то птицам живется в Париже совсем не плохо. Здесь живет несколько миллионов человек, говорю я, и сомнительно, чтобы у всех у них была охота отдавать свою любовь себе подобным. А следовательно, многие свою потребность о ком-то заботиться обращают на птиц (французский хлеб через сутки можно уже только выбросить). Марианна затыкает уши и говорит, что не желает слушать эту самодовольную брехню. Она расстроена, и я не должен расстраивать ее еще больше. Прости, говорю я.

Вскоре Марианна спрашивает, действительно ли я думаю, что птицам в Париже живется не так уж плохо. Да, я так думаю. Она говорит, эта мысль ее несколько утешила. Но ей равно немного жалко мертвую птицу под автомобилем. Мне тоже. Немного жалко всех мертвых птиц, говорим мы.

146)

Неожиданно Марианна объявляет, что у нее был день рождения. Несколько дней назад. Мне обидно, что она ничего мне об этом не сказала, но она говорит, что ей не нравится праздновать тот факт, что время не стоит на месте. По ее мнению тот, кто придумал праздновать дни рождения, сделал это, чтобы мы веселились и не думали, что стали старше (о чем было бы естественно думать в любой день рождения). Когда человек поет или у него рот набит печеньем, для страха и меланхолии просто не остается места, говорит Марианна.