Во власти речных ведьм - [59]
И тело в двадцать первый день свое найдешь. А облик твой вернет судьба.
Семь раз пойдем по кругу мы с тобой,
Моя душа с твоей душой.
Все! Поставлена точка! Слова, шум, будто все звуки во вселенной резко смолкли. И эта тишина разорвалась в моей душе. Боль, заставившая почувствовать себя более живой. Вокруг меня зашептало, закружили ехидные смешки. Я оказалась в толпе знакомых людей, тех, кто унижал, обижал на протяжении моей непутевой жизни. Толпа недоброжелателей издевалась, хватала, пытаясь усадить обратно в кресло. И не в кресло вовсе, а в лодку, качающуюся на черной воде.
«Сударыня, вы не нашего круга», – мерзко улыбаясь, сказал отец моего первого серьезного бойфренда.
«Какая же ты неумеха и грязнуля!» – выскочила Маричёртик, пытаясь обмахнуть меня своей кисточкой, к которой пристали черви.
Я вдруг увидела, при каких обстоятельствах она была сделана. Волос Маринка сама обрезала из гривы лошади, перед тем, как несчастную старую хромую кобылу повели на бойню. Зоринка – подруга ее детства. Отец подарил. Проходили годы, Маринка взрослела, кобыла старела. Когда родители сгорели в пожаре, а Олег с Маринкой уезжали из Тулы, ее некуда было деть. Никто не хотел брать старую хромую клячу. Я увидела этот солнечный день, когда Зоринку завели в фургон вместе с другими обреченными лошадьми. Бедняга не понимала почему Маринка не поехала с ней. Ее призывное ржание еще долго слышалось за удаляющейся машиной. Жалко, славная была лошадь. Еще жеребенком, видя, как Маринка убирается во дворе, Зоринка зубами брала метлу и пыталась подметать собственную конюшню. Чистюля – необыкновенная. Ладная, беленькая, только коричневая звездочка во лбу. Маринка приводила ее в пример родителям, по ее мнению, неумехам и грязнулям. На память о необыкновенной кобылке Олег кисточку смастерил. На деревянной ручке имя лошади вырезал. Только Маричёртик с Олегом не знали, что именно бедолага думала о них перед смертью. Оберегом такая вещь стать не могла!
Вдруг образ Маринки-бесеныша в моем воображении стал превращаться в большую черную кошку. Ее глаза загорелись злобным желтым светом. Она зашипела, как змея. Лапа когтистая передо мной замелькала, от Кати прочь гонит. Врете, черти, не боюсь я вас! С трудом пошла к Катюше. Три шага, три шага всего! А к ногам словно камни цепляются, все больше, все тяжелее шаг сделать. Свет из кулона глаза прожигает, но я смотрю на него, не отрываясь. Кажется, что у меня кровавые слезы потекли. Поднимаю руку – ох, как же тяжко. Будто на ней Седмица повисла. Пытаюсь положить ладонь на обжигающий янтарный камень.
– Се-сет-ми-миц-ца, – пронзительный вой вырвался из пола, падал вниз с потолка, ломил из стен.
Он разбил толпу бесов, они превратились в ледяные осколки. Маричёртика скатало в рулон и выкинуло в открытое окошко. Мгновенная тишина вернула в комнату голос Кати:
В шуршании веера я узнала всплески воды. Золотая привязь – кусок цепочки, от которой никак не могла избавиться, дернулся и соединился с порванной частью. Всполохом сварки блеснула золотая вспышка. Получилось, что, накрывая ладонью кулон, я ударила Катю по руке. Она позеленела от испуга, но крепко ухватила мою ладонь. И тогда, видимо, я стала проявляться.
– Дашенька, сестренка, бедная ты моя! – плакала Катюша. – А я тебя предупреждала насчет Олега и Маричёртика! Предупреждала, так?! Слепая любовь и по миру пустить, и убить может! Хотя я сама тоже на их обман повелась. Чуть не погибла. Но ничего, ничего, теперь мы вдвоем. Вместе мы их одолеем! Надо присесть. Не представляешь, как я устала. Первое время, наверное, будет тяжело, пока не привыкну, да и тебе надо окрепнуть. Пока мне придется подпитывать тебя своими жизненными силами. Будет легче, если удастся найти твое тело. Даш, почему ты молчала, когда я призывала тебя?
Я пожала плечами. Показала на горло. Катю затрясло от негодования.
– Вижу, вижу, он горло тебе раздавил. Мерзавец! В голове не укладывается! Ни у кого не было сомнений, что проходимец тебя любит. Ты же помнишь, я была настроена против него. Но его забота и нежность выглядели так убедительно! Так, не переживай, а то ты таять на глазах начинаешь. Надо придумать, как мы будем общаться. Язык глухонемых знаешь? Нет? Ладно, постепенно обучу. А если на бумаге? Она вручила мне блокнот и карандаш.
С трудом взяла его, царапая по бумаге каракули.
– Давай помогу, – сестренка взяла мою руку в свою. Карандаш сам лег в ее ладонь. Получаться стало только, когда я водила ее рукой по бумаге. Неожиданно, как вспыхнувший вдали свет, в моем мертвом сознании возник кошмарный образ. Будто виделся он со стороны. Листы блокнота задрожали. «Знаю, – черным по белому вставали слова, – они похоронили меня ночью в медном гробу, под каменным крестом, у дома на лужайке».
Пока оформили бумаги на вскрытие могильного саркофага да технику пригнали, стало вечереть. Как и я небо было раздавлено. Облака не могли стереть с него разливающуюся красноту. На фоне багряного заката стая птиц казалась мне нестройными строчками надгробной надписи. Воронье да галки, как черные буквы, опадали на притихшие немые деревья.
