Во тьме Эдема - [15]

Но у меня был всего один день, а этого слишком мало, чтобы добраться до Проходного водопада, да и вообще куда бы то ни было на краю Долины. К тому же у меня сильно-пресильно болела грудь после удара концом копья, на ней расплывался синяк, так что в конце концов я решил остаться за Семейной изгородью.

Я прошел через поляну Иглодревов к Мышекрылам. Они просыпались как раз перед нами и уже копошились вокруг поваленного дерева — топорами черного стекла рубили ветки. Над свежим срубом пня порхали светящиеся махавоны.

— Эй, Джон, — замерев с топором в руке, окликнул меня Мехмет Мышекрыл, странный смышленый паренек с худым лицом и бородкой клинышком. — Идешь за очередным леопардом?

— Пожалуй, отдохну бденек-другой. Устрою передышку. Оставлю парочку леопардов вам.

— Вкусная пеньковица? — спросил я у клешненогого малыша, который крутился возле дерева.

Мальчишка постучал палкой по пеньку, отгоняя махавонов. Они вспорхнули, трепеща блестящими крылышками.

— Попробуй, — предложил малыш, обрадовавшись случаю угостить большого парня, который убил леопарда, — и сам скажи.

Я заглянул внутрь пня. С последним спазмом смола покинула мягкие древесные жилы, и они, как обычно, ссохлись, лишившись жидкости. Внутри не осталось ничего, кроме воздуха, — горячего, влажного, сладкого до тошноты воздуха, поднимающегося из глубины. Жар овеял мое лицо. Я подобрал камешек, бросил внутрь и прижался ухом к отверстию, чтобы послушать, как он с грохотом падает все ниже, ниже, ниже, в огнедышащие пещеры Подземного мира, откуда берет начало любая жизнь, кроме нашей.

— Ты не хочешь пеньковицы? — спросил мальчишка и вновь треснул палкой по пеньку, чтобы на него не садились махавоны.

Я посмотрел внутрь. Там образовалось несколько кристаллов сахара, уже засиженных махавонами. Местами виднелся мышиный помет с частичками махавоньих крыльев. Выглядела пеньковица малоаппетитно, не то что в пеньках старых деревьев, которые не были срублены, а упали сами. Но я все-таки взял пару кристаллов, вытер их от мышиного помета об собственную накидку и засунул за щеку.

В одном из шалашей раздался плач. Это ревел тот малыш, которого обварило смолой. Прежде он ненадолго затих — наверно, устал настолько, что заснул, невзирая на боль, — но сейчас снова закричал, и я заметил, как морщатся Мышекрылы. Они смертельно устали от его воплей. Они были сыты по горло. Клешненогий мальчишка потерянно колотил по пеньку палкой. Взрослые и новошерстки опустили топоры, обреченно посмотрели на шалаш и принялись еще усерднее рубить дерево. Чем сильнее они стучали, тем меньше были слышны стоны ребенка.

Поскольку мне не было никакой нужды торчать у Мышекрылов, я пошел дальше. Но в Семье негде было спрятаться от криков малыша: их было слышно отовсюду. Даже в Синем краю, в самом дальнем от Мышекрылов конце Семьи, люди судачили о случившейся беде:

— Кажется, мальчишку Полом звать, бремен двенадцать ему. Ожог на пол-лица и всю грудь. Кругом липкая горячая смола, а у этих недоумков Мышекрылов даже горшка воды не нашлось, чтобы умыть малыша! Когда рубишь дерево, надо, чтобы рядом всегда была холодная вода.

— И кутаться в шкуры, и следить, чтобы дети не вертелись под ногами.

— Пол его звать. Очень сильный ожог. Что-то Мышекрылы последнее время совсем страх потеряли. Распоясались совсем. Жаль, конечно, но за что боролись, на то и напоролись. Мальчишка-то ни при чем. Это все взрослые виноваты.

— Тут дерево падает, а дети бегают без присмотра! Как так, я вас спрашиваю? Ну да это Мышекрылы, что с них взять. Жаль ребенка, пострадал ни за что. Его Полом звать, кажется.

Вот вам наша семейка. Никуда в ней не скрыться от чужих перетолков и мнений обо всем на свете. Клянусь сиськами Джелы, какая бы мелочь ни случилась, об этом тут же становилось известно всем, и Семья принималась судить-рядить, думать да гадать, тыкать пальцем, любопытствовать и цокать языком. Каждый решал, кому верить, кого жалеть, кого винить, как будто не было ничего важнее этих трех банальных вопросов. Я уже пожалел, что не отправился с остальными на поиски пищи и целый день вынужден маяться без дела. Тогда я бы хоть вырвался из Семьи.

Но я все-таки извлек из этого пользу. В Синем краю мне перепало несколько жареных птиц от тамошних маломамок: я им рассказал про леопарда. У Бруклинцев мне отсыпали сушеных фруктов. Я искупался в Большом озере, и чьи-то дети подошли и показали мне свои игрушечные кораблики из сушеной фруктовой кожуры, смазанной шерстячьим жиром.

У Лондонцев все спали в шалашах, кроме дозорного, высокого туповатого парня по имени Пит, примерно на беремя старше меня. Развалившись на лежаке из коры, устроенном возле пня, Пит жевал веточку иглодрева.

— Джон, как делишки?

— Нормально.

— Слышал, ты леопарда убил.

— Ага, на Холодной тропе.

— Ничего себе, далеко.

— Точно.

— Дальше разве что Проходной водопад.

— Нет, он ближе, но ведь есть еще и то, что под ним. И то, что за Мраком.

— Под водопадом? Никогда об этом не слышал. А ты уверен…

Пит осекся и расплылся в улыбке.

— Под водопадом! Клянусь именами Майкла, ты меня дуришь! Нет ничего под водопадом! А ведь я тебе почти поверил.