Во тьме Эдема - [16]

— Ну почему же. Разумеется, под ним что-то есть. Иначе куда, по-твоему, вода девается? Когда-то туда даже можно было забраться, пока со Скалистых гор не упала та огромная плита и не образовалось озеро.

Пит вздрогнул.

— Да кому придет в голову туда лезть? Мало ли что там. В Долине Круга и так есть все, что нам нужно.

Услышав наш разговор, из шалаша высунулась женщина — толстая, грудастая, взрослая, на вид раза в два-три старше меня. В шалаше спали пять-шесть ее детей.

— Ты ведь Джон? Тот, который убил леопарда?

Женщина с улыбкой вылезла из шалаша. Накидки на ней не было.

— Я Марта, — сказала она. — Хочешь немножко поскользить?

Пит деликатно отвернулся и замурлыкал себе под нос какой-то мотивчик.

— Пойдем вон туда, в звездоцветы, — Марта указала на россыпь ярких цветов возле ручья.

Многие женщины верят, что если переспать с молодым и здоровым парнем, то детишки родятся нормальными, без клешней и мышиных рыл. А мы, парни, в общем, и не возражаем.

— Ладно, — ответил я.

Мы пошли в звездоцветы, и Марта встала на четвереньки, чтобы я был сзади. Она занималась этим не ради удовольствия. Она не двигалась, не стонала, лишь легонько вздыхала из вежливости. И все это время мы слышали, как ребенок у Мышекрылов кричит и плачет от боли.

— Мальчишку вроде Полом зовут, — проговорила Марта. Я рывками входил и выходил из нее. — Его сильно обварило смолой, когда валили старый древосвет.

Марта задумалась. Я продолжал двигаться.

— У нас, Лондонцев, такого бы точно не случилось. Мы за своими детьми следим. Если бы мы валили дерево, ни одного малыша и близко бы не подпустили. И у нас всегда наготове горшок с водой, на всякий случай.

— Следите за малышами? Это наверняка… — пробормотал я и, вздрогнув, кончил в Марту. Она перевернулась и легла на спину в звездоцветы, подняв колени к груди и прикрывшись рукой, чтобы не вытекло семя, от которого, как она надеялась, родится еще один воспитанный лондонский малыш с ровными губками и нормальными ступнями и проживет всю жизнь на полянке под названием «Лондон», среди шалашей из коры и той горстки людей, которым нравится думать, что они отличаются от прочих членов Семьи.

Впрочем, отличия и правда были, думал я, стоя на коленях возле Марты, но глядя в другую сторону, на полянку Мышекрылов в дальнем конце Семьи. Я размышлял о группах, которые живут между ними и Лондонцами. Взять хотя бы имена. Синегорцев так зовут потому, что они селятся с Синего края, что возле Синих гор. Красных Огней — из-за кущи красносветов у нас на поляне (которые мы мало-помалу срубаем и заменяем на белосветы, посыпая пни их семенами). Лондонцы и Бруклинцы гордились тем, что их имена родом из-за Звездоворота, с самой Земли. На Земле живет большая Семья, в которой много-много групп. Группа Анджелы называлась «Лондон», и у тамошних обитателей были черные лица, как у нее самой. Группа Томми называлась «Бруклин», хотя некоторые звали их Удеями. (Что же до Трех Спутников, которые отправились на «Непокорном» сквозь Звездоворот, оставив Томми и Анджелу в Эдеме, то неизвестно, к какой группе принадлежали Диксон и Майкл, но группа Мехмета вроде бы называлась Турками, хотя фамилия у него — Харибей. Почему так — не знаю.)

Так что, конечно, Лондонцы отличались от Синегорцев, Синегорцы — от Мышекрылов, Мышекрылы — от Красных Огней. Каждая группа засыпала и просыпалась в свое определенное время, по-своему вела дела и решала вопросы, гордилась своими маленькими особенностями (как Лондонцы и Бруклинцы — тем, что их имена родом с Земли), в каждой группе были свои слабаки и силачи, добряки и эгоисты, мышерылы и клешненоги. Но мне все же казалось, что разница мала и ничтожна-ничтожна-преничтожна. На самом деле мы все похожи. Живем чуть не друг на дружке, во все суем нос и знаем, что у кого в голове. Мы неотделимы друг от друга. Как нам постоянно твердят Старейшины, мы все едины. И это правда: одна Семья, все вместе, двоюродные братья и сестры, все из одной утробы и от одного-единственного члена.

— Хочешь молока? — предложила Марта, приподняв грудь ладонями.

— Ага, давай, — согласился я и наклонился к Марте. Она держала грудь, пока я, стоя на коленях, сосал теплую сладкую жидкость.

— Так-то лучше, — проговорила Марта чуть погодя. — А то они уже болели.

Она потрепала меня по волосам, но без особой нежности.

— У меня недавно малыш умер, — пояснила она. — Спячек двадцать-тридцать назад. Маленький мышерыльчик. Страшненький, бедняжка, как летучая мышь. Личико будто расколото пополам сверху донизу. Как я ни старалась, он не мог сосать. В конце концов он просто…

Я почувствовал, как Марта трясется от рыданий. Вот почему она не спала. Она не могла заснуть. Не могла думать ни о чем, кроме мертвого младенца. Всем мамам тяжко, когда умирает ребенок. Они не могут думать ни о чем, кроме пустоты, которую оставил малыш. Марта Лондон не знала, как убить время. Не знала, как забыть о новорожденном.

— Всего у меня родилось десять детей, — продолжала она. — И все, кроме двух, — с мышиными рыльцами. Конечно, я все равно их люблю, но…

Она отпустила грудь, которую держала, и приподняла другую.