Во имя жизни - [29]

— А сколько получает этот ваш мистер Рейес? — полюбопытствовала она однажды.

— Я думаю, сотен пять, не знаю точно, — отвечал ей Фред.

— Почему это ты не знаешь? — напустилась она на него в раздражении. — Пятьсот песо! И за какие такие заслуги ему столько платят?

— О-о, у него масса обязанностей, — попытался отделаться общими словами Сантос. У него не было желания обсуждать эту тему. Одно имя мистера Рейеса напоминало ему о столь частых унижениях, о том, какое по сути незавидное положение он занимал в редакции: да он там просто никто. Иногда, когда Марта была особенно нежна с ним, говорила, как крепко любит его и как беспокоится, что он так много работает, ему невольно вспоминалось, как обращаются с ним в редакции, и его охватывал жгучий стыд. Если бы только Марта знала, как на него орет мистер Рейес!

— А другие сотрудники редакции, сколько они получают? — допытывалась у Фреда жена.

— Одни семьдесят, другие — восемьдесят песо. Джей Си, литературный редактор, получает сто пятьдесят песо.

Марта, помолчав, со вздохом спрашивала:

— А когда, как ты думаешь, тебе могут дать прибавку? Это было бы только справедливо, разве нет? Ты столько работаешь, а получаешь так мало.

Поначалу Сантос боялся и подумать о том, чтобы попросить прибавки жалованья. Просить о прибавке, когда он даже не уверен, что его вообще оставят в редакции? Боже милостивый! Что ему скажет на это мистер Рейес? Он, вероятно, просто фыркнет насмешливо, чертыхнется и прикажет отправляться на свое место, если Сантос хочет его сохранить.

Шли дни, проходили недели, месяцы, а Сантос по-прежнему много работал, даже еще больше, чем прежде, потому что мистер Рейес после совещания с заведующими отделами рекламы и реализации решил увеличить количество страниц в журнале с шестидесяти до восьмидесяти. Объем корректур возрос, и мысль о прибавке уже не оставляла Сантоса.

Он похудел, лицо осунулось. За ужином, глядя на него через стол, Марта обратила внимание на его ввалившиеся щеки и жесткую щетину на костлявом подбородке. «Как он похудел за последнее время!» — острой болью пронзила ее мысль. Губы у него растрескались, стали шершавыми, она чувствовала это, когда он целовал ее, что теперь случалось не слишком часто. Порой ей приходило на ум, что они были гораздо счастливей в то время, когда у него не было этой треклятой работы в «Иллюстрэйтед уикли». Он был тогда общительней, веселей, несмотря на то, что у них частенько не было ни сентаво. А теперь... Марта ощутила прилив гнева. Ведь это несправедливо! Он трудится на износ, и за какие-то гроши! Работает в этой своей редакции, как каторжный. Отдается работе больше, чем жене. В какой-то момент ее вдруг осенило: человек жертвует частью своей жизни, чтобы заработать на пропитание, а этот заработок приносит так мало и ему самому и тем, кого он любит. Но ведь баланс должен быть в его пользу. Никакое дело, никакая работа, как бы много денег они ни могли дать, не стоят всей человеческой жизни.

Горечь охватывала Марту, стоило ей подумать о муже, своем дорогом Фреде, изнуренном этой рабской работой, приносившей им всего-навсего жалкие сорок пять песо в месяц! «Это несправедливо!» — возмущалась она. А что, собственно, несправедливо? Удушающая липкая жара летней ночи путала ее мысли, приводила в смятение душу. Единственное, в чем она отдавала себе ясный отчет, было то, что сердце ее каждый раз болезненно сжималось при виде мужа, изможденного и худого, с глубоко запавшими глазами, которые смотрели беспокойно и озабоченно из-под черных сросшихся бровей.

Однажды она поняла, что будет матерью. Их счастье омрачала лишь мысль о скудном достатке.

— Может быть, мне скоро повысят жалованье, — сообщил Сантос как-то за ужином Марте.

— Ты хочешь сказать, что попросил о прибавке?

— Нет, — вынужден был он признаться, и ему стало стыдно за себя, когда он увидел, как поникла жена.

Действительно, сотрудники редакции поговаривали между собой о том, чтобы попросить мистера Рейеса о прибавке. Разве их журнал не процветает? Количество страниц увеличилось. Стали больше публиковать реклам и объявлений. Вырос тираж. Журнал приносит неплохой доход. Да они заслужили эту прибавку, хотя бы потому, что им платят меньше, нежели в других журналах.

Но дальше разговоров дело не шло. Все они терпеть не могли мистера Рейеса, проклинали его заглазно, обзывая ренегатом, продавшимся хозяину — дону Висенте, обсуждали, как они все выложат ему начистоту и правлению — тоже. Даже подумывали об организации и солидарности. Толковали о Газетной гильдии Америки, восхищались ее лидерами и вовсю расхваливали их, замышляя создать у себя такую же. Воодушевлялись, как только речь заходила о «коллективном договоре», «праве на создание профессиональных организаций», «социальной справедливости», «справедливом соотношении между трудовыми усилиями и их вознаграждением» и тому подобном.

Сантос слушал их, и в сердце его крепла надежда. Но в конце концов разговоры в редакции заглохли. У каждого из сотрудников были причины бояться начальства не меньше, чем у Сантоса. Большинство должно было содержать семью, и опасение потерять работу лишало их смелости. Вот так и получилось, что нашему корректору не оставалось ничего другого, как читать гранки и думать свои думы. Чаще всего они были о Марте и об их будущем ребенке. «Счастье, — убеждал он себя, — что это случилось теперь. Какой ужас, если б Марта забеременела, когда у меня не было работы». Возможно, пришлось бы даже делать аборт. Он слыхал о таких вещах и содрогнулся, вспомнив об этом. А теперь вот у него, слава богу, есть работа. И тут же вновь в который раз всплыла мысль о прибавке, и он опять принялся сочинять речи, с которыми мысленно обращался к мистеру Рейесу. Он должен рассказать ему о Марте...