Во имя земли - [60]

— Комната хорошая, вот только шум…

Сказал я ему быстро, потому что увидел стоящую сзади дону Фелисидаде.

— И приятно время от времени переменить обстановку, — сказал я ему, глядя на нее.

— Вещи таковы, каковы есть, — ответил Пенедо.

Но сейчас я вспоминаю еще одно лицо, должно быть, это была его дочь, которая и привела его сюда. Позже я вернулся в комнату, потому что забыл там свои носки. Он был один, сидел в ногах кровати. И у нас состоялся довольно продолжительный разговор, но вначале мы обсудили общие вопросы. Я сказал ему — комната неплохая — немножко шумновато.

И он ответил:

— Ну это — как водится.

— Здесь рынок, — сказал я, — движение, всегда немного развлекает.

И он сказал:

— Так здесь много чего: и то, и это и еще направо…

И умолк, и, молча, смотрел на меня, а я на него. Я смотрел в его глаза, прикованные к моим, и видел замкнутое исхудавшее лицо, короткие, расчесанные усы, под самым носом. Но глаза его не вторили его словам, они говорили совсем иное. Взгляд и слова были не связаны друг с другом. Тут я сказал ему: иногда сюда за перегородку приходит врач, ну и больные, конечно, ходят туда-сюда. А он мне — итак, фронт и противостояние. И я вспомнил, что дона Фелисидаде сказала мне, что он был замешан в революционной неразберихе, и переменил тему:

— Как бы там ни было, здесь — полное общественное согласие, — это то, что я сказал. Я ведь не знал с какой стороны у него расположено сердце, правый он, или левый, это то, что я сказал. Он вскочил на ноги, и я подумал: сейчас будет меня агитировать. И испугался, дорогая, потому что увидел ненависть, причины которой не знал, и не имел аргументов, кроме своего костыля, чтобы привести его в равновесие. Ненависть была очевидна, он сверкал глазами и брызгал слюной:

— Выходит, что все эти штучки не что иное…

— Но, возможно, это совсем не так, — говорил я уступчивым тоном.

— Так вот знайте, все эти штучки, это я вам говорю! Важнее нет ничего, долой, вперед!

Он громко кричал, задыхаясь от злобы, четверть часа, и я, вновь запасшись сдержанностью и осторожностью, сделал попытку:

— В любом случае, нам не мешало бы говорить спокойно…

— Никогда больше… эти штучки… все!

Средства, чтобы успокоить его не было. Я дал ему выговориться. Подбородок его трясся, ниточки слюны свисали до самой груди. Он снова сел в ногах кровати, задыхаясь от привычной ему ненависти. В определенный момент я подумал — надо бы уйти, пока он молчит и не агитирует меня. И я спокойно вышел и побрел по коридору, ковыляя на своих костылях. На следующий день он умер, и его спустили в мертвецкую, а я увидел его дочь, которая разговаривала с доной Фелисидаде, и услышал как она сказала: «Будь благословенно и чтимо во веки веков Божественное провидение». Дона Фелисидаде стояла со счетом в руке и давала ей сдачу. «Да, он был сумасшедшим, — сказала мне дона Фелисидаде, не в силах скрыть оскорбленное достоинство, — этот дом не для умалишенных», — и потом очень сдержано все объяснила. Но я, возможно, не очень понял, она сказала что-то вроде… или я не понял? Что-то вроде размягчения мозга, но не может быть. Но что бы там ни было, я остался удовлетворенным ее объяснением, как, собственно, всегда, даже когда она ничего не объясняла. Поскольку ничто ничего не объясняет, Моника, разреши мне немного поразмышлять. Объяснение не объясняет, а только констатирует факт, и объясняет его другими фактами в надежде, что они объясняют другой факт en brutto, перед которым объясняющий замрет в молчании. Если бы у меня не было костылей, я бы упал под воздействием земного притяжения, но что такое сила притяжения? и почему она существует? однако я болтаю, а мне уже пора идти в отделение «А», чтобы увидеть Фермино. Ты знаешь, дорогая, существуют загадочные токи, которые… мы чувствуем, как они проходят сквозь нас и являются основой нашей деятельности, и сейчас я думаю об этом: мне хочется видеть Фермино и постичь его сомнительную методику. Однако из-за политики я забыл о нем и о ней. Марсия несколько дней назад сказала мне: не знаю, читал ли ты в газетах… — каких газетах? Я не читаю газет. Должен заметить: здесь не без подвоха.

— Не знаю, читал ли ты, — сказала мне Марсия снова, и я покачал головой, говоря что нет, не читал, чтобы не утомлять себя разговорами.

— Это касается пенсионеров, им пенсию не прибавляют. Вот если в бюджете увеличат расходы на социальное обеспечение, тогда — да, тебе что-то прибавят. А работающим, если бы ты работал, тебе бы увеличивали, как всем работающим. Так что, тебе увеличат в случае, если будут излишки. Я посмотрю, как это будет.

Хорошо. Ну как хорошо сказала наша дочь — я посмотрю, как это будет. У нее классическая красота, как у таблицы умножения, но мне уже пора на встречу с Фермино. Тео тоже забыл обо мне, должен был прийти. Великолепная красота, как тебе сказать? Не классическая, конечно, но очень близка к неизменной сущности того, что красиво. У нашей дочери красота, которую больше уважаешь, чем любишь. Ты, Моника, должна была бы меня спросить, почему же Марсия не выводит меня на прогулку время от времени. Однажды вывела, хотя я не хотел. Дона Фелисидаде улыбалась своей терпеливой улыбкой, улыбалась, конечно, своим мыслям. Смотрите не простудитесь, — сказала она мне. И никаких перегрузок. Мы вышли, но я чувствовал, что она провожает нас взглядом, как Бог. Марсия приехала на маленькой машинке, у ее мужа есть и большая, для всей семьи. И я попытался влезть в мини, но с изумлением обнаружил, что у меня с костылями ног больше, чем нужно. Марсия сказала, подожди, я тебе помогу. Но не смогла: я ведь много вешу и костыли ни туда, ни сюда. Машина-то очень маленькая, а я слишком велик для ее габаритов, и только распилив надвое, можно было бы меня в нее запихнуть. И тут около нас остановилось такси, высаживалась семейная пара, и Марсии пришло в голову воспользоваться такси. Таксист справился с моим весом и усадил меня на заднее сидение, Марсия села рядом. Шоферу она сказала: к реке, а мне: ты видишь реку? и я ее увидел. Мы ехали окружной дорогой, но не до конца, а то бы было дорого. Видишь этот дворец? Представляешь во сколько он теперь обходится?! Я был доволен, но немного беспокоился из-за своего долгого отсутствия в приюте. Марсия постоянно обращала мое внимание на окружавший нас мир, уже мной полузабытый. День был солнечный, и дома, и сады, и люди особенно оживлены. Мы ездили по городу, и Марсия все мне показывала. Потом умолкла, и я тоже, потому что, когда говоришь громко, требуется большое напряжение. Мы устали, она — говорить, а я — слушать, что тоже утомительно. И ограничились тем, что, молча, смотрели по сторонам, это проще, я торопился предстать пред очи доны Фелисидаде, а Марсия — на встречу с кем-то, не знаю с кем, чтобы вести переговоры о служебной поездке, возможно, в Персию или Китай. Кстати, получил известия от Андре. Он в Индии, потом тебе расскажу. Марсия доставила меня по месту жительства после того как таксист вытащил меня из машины и поставил на ноги. Дона Фелисидаде встретила нас у двери лифта: