Во имя истины и добродетели - [49]

— И другим, Сократ, случалось на старости лет попадать в такую же беду, однако же их старость нисколько не мешала им роптать на свою судьбу.

— Это правда… Но ты не сказал, зачем так рано пришел.

— Я пришел с тягостным известием, Сократ, тягостным и мрачным…

— Уж не прибыл ли с Делоса священный корабль?

— Он еще не прибыл, но его ждут не сегодня завтра. И тогда, Сократ, тебе необходимо будет кончить жизнь.

— В добрый час, Критон. Если так угодно богам, пусть так и будет.

— А почему бы тебе не бежать, Сократ? Ведь не так уж много требуют денег те, кто берется вызволить тебя отсюда. В твоем распоряжении все мое имущество. К тому же у нас с тобой немало друзей, готовых заплатить за тебя. Зря ты качаешь головой, Сократ. Разве это справедливо: предать самого себя, если есть возможность спастись. Кроме того, отказавшись от побега, ты предал бы и собственных сыновей: ты собрался их покинуть, между тем как мог бы их взрастить и воспитать. Подумай… впрочем, думать уже некогда. Решай, дружище!

И сказал Сократ:

— Милый Критон, твое усердие было бы очень ценно, если бы оно было еще и верно направлено. Давай-ка обсудим, следует ли мне бежать отсюда. Представь себе, что, как только мы собрались удирать, пришли вдруг Законы и Государство и, заступив нам дорогу, спросили: «Послушай-ка, Сократ, что это ты замыслил? Или, по-твоему, возможно государство, в котором судебные приговоры не имеют никакой силы?» Что мы на это ответим, Критон? Или, может быть, так оправдаемся: «Государство поступило с нами несправедливо»?

— Именно так, клянусь Зевсом, Сократ!

— А Законы бы ответили: «Скажи, порицаешь ли ты те из нас, Законов, которые имеют отношение к браку? Ведь на основе их произвели тебя отец и мать». Нет, не порицаю, ответил бы я на это. «А те, которые относятся к воспитанию ребенка и его образованию? Ведь ты сам был воспитан согласно им! И разве не хорошо распорядились те из нас, Законов, в чьем ведении это находится?» Хорошо, сказал бы я. «Так неужто ты настолько мудр, что уже не замечаешь, что отечество дороже и матери и отца, что оно и более почтенно и более свято? И если оно к чему приговорит, то долг повелевает нам терпеть невозмутимо, будут ли то побои или оковы, пошлет ли оно на войну, на раны и смерть. Все это нужно выполнить, ибо в этом заключается высшая справедливость!» Правду ли говорят Законы или нет, Критон?..

— Кажется, правду…

— А дальше они сказали бы вот что: «У нас, Сократ, есть много доказательств того, что тебе нравились и мы, и наше государство. Ты почти не выезжал из нашего города, разве что на войну. Ты никогда не путешествовал подолгу, как другие люди, и не нападала на тебя охота увидеть другие города с другими законами. С тебя было довольно нас и нашего города — вот как ты любил пас… Наконец, если бы захотел, ты еще на суде мог бы попросить себе изгнание и сделал бы тогда с согласия Государства то самое, что замыслил теперь без его согласия. Но в то время ты напускал на себя благородство, и как будто бы не смущался мыслью о смерти, и твердил, будто предпочитаешь смерть изгнанию. А теперь тех своих слов не стыдишься, нас, Законы, отвергаешь и пытаешься бежать, как раб!» Не согласимся ли мы с этим Критон?

— Непременно согласимся.

— Но, положим, — мне скажут Законы, — ты ушел бы из родных тебе мест и прибыл, к примеру, в Фессалию, к друзьям Критона. Там величайшая распущенность и неустройство, но там, наверно, с удовольствием бы посмеялись твоему рассказу о том, как, скрывшись из тюрьмы и переряженный в козью шкуру или еще во что-нибудь, чтобы быть неузнанным, ты скитался, как беглый раб. И вот будешь ты жить в Фессалии, пресмыкаясь перед каждым и прислуживаясь, и ничего тебе не останется, кроме как услаждать себя жратвой твоих чужеземных благодетелей, как будто ты отправился в чужую страну на обед. А что же станет, Сократ, с твоими беседами о справедливости и добродетели? Уверяю тебя, милый мой Критон, что отголосок этих речей гудит во мне так, что я не могу слышать ничего другого. Вот ты и знай, каково мое мнение о побеге. Если же ты станешь мне противоречить, то будешь говорить понапрасну. Впрочем, если думаешь одолеть меня, говори!

— Но мне нечего сказать, Сократ…

— Так перестань же, дорогой мой, уговаривать меня, чтобы я ушел отсюда вопреки Законам…

И с тем покинул друга Критон.

…И настал последний час Сократа, и пришла к нему Ксантиппа и, бросившись к ногам закованного мужа, заплакала-запричитала:

— Да на кого ж ты меня покидаешь, Сократ! Чем тебе не мила была жизнь, что ты связался с этой философией, будь она трижды проклята! Да что ж ты не сломил свою гордыню перед судьями, непутящая твоя голова! О, заступники-боги! отвратите Аид от души Сократа. О великий Зевс-громовержец! Смилуйся над моими сиротками!..

— Уймись, женщина, — сказал Сократ, ласково коснувшись рукой вздрагивающих плеч жены.

И тут вошли один за другим Критон, Эсхин, Симон, Симмий и Аполлодор с заплаканными лицами и, усевшись на лавку у стены, понуро покосились на Ксантиппу.

— Ой, Сократ! — истошно закричала Ксантиппа, хватаясь за окованные ноги мужа. — Да неужто ты последний раз видишься с друзьями, а друзья с тобой?! Да неужто ты покинешь нас навсегда!.. — И начала Ксантиппа биться головой о ложе, и попросил Сократ соседа: