Во имя истины и добродетели - [45]

И, заметив усмешки на лицах гостей, сказал Ликон растерянно:

— Ты сбил меня с толку своими вопросами. Но, может быть, мы отложим наш спор? Надо ведь и о присутствующих подумать.

Но хозяин сказал:

— Разве вы сами, Ликон и Сократ, не видите, с каким удовольствием слушают вас эти люди?

И гости дружно поддержали:

— Продолжай, Сократ. Говорите хоть весь день, сделайте милость. Спешить нам некуда.

— Так как, Ликон, — спросил Сократ, — ты согласен продолжать?

И Ликон сказал:

— Для меня было бы теперь позором отказаться, Сократ. Только, если ты не против, я сам хочу задать тебе несколько вопросов.

— Так задавай.

— Раз уж я зашел в тупик, то что скажешь о красноречии ты сам?

— Сказать тебе правду, Ликон, по-моему, это вообще не искусство.

— Не искусство?! Так что же оно такое?

— Я боюсь, как бы правда не прозвучала слишком грубо и как бы ты не подумал, будто я поднимаю на смех твое занятие, Ликон, но то, что я называю красноречием, — это часть дела, которое прекрасным никак не назовешь.

— Какого дела, Сократ? Не стесняйся, говори.

И Сократ сказал:

— Угодничества.

— По-твоему, красноречие — угодничество? — рассмеялся Ликон.

— Я сказал, часть угодничества.

— Стало быть, ораторы мало что значат в своих городах, раз они всего лишь льстивые угодники?

— По-моему, они вообще ничего не значат.

— Как! — вскричал Ликон и даже подскочил на месте. — Разве они не всесильны в своих городах? Разве они, словно тираны, не убивают, кого захотят, не отнимают имущество? Не изгоняют из города, кого сочтут нужным?

— Еще раз повторяю: ораторы и тираны обладают в своих городах силой самой незначительной.

— Ну, Сократ, ты несешь несусветный вздор!

— Не бранись, бесценнейший мой, а лучше покажи, в чем я заблуждаюсь. Если нет, давай лучше спрашивать буду я.

И, вскочив, сказал Ликон, в раздражении расхаживая меж столами:

— Спрашивай! Может быть, я пойму, наконец, что ты имеешь в виду.

И Сократ спросил:

— Скажи, как ты назовешь того, который, убивая или изгоняя другого, делает это несправедливо: сильным или слабым — будь то тиран или оратор?

— Сильным назову его.

— Но ведь, судя по твоим словам, сила есть благо, а как же можно благо примирять с несправедливостью?

— Я и не собираюсь их примирять, но скажу, что слаб и жалок тот, кто несправедливо убит или изгнан.

— Вот тут-то мы и расходимся, Ликон, потому что убийцу я считаю еще более жалким и несчастным.

— Это почему же?

— Потому что худшее на свете зло — это творить несправедливость.

И Ликон, усмехнувшись, спросил:

— Выходит, чем чинить несправедливость, ты хотел бы скорее терпеть ее?

— Я не хотел бы ни того, ни другого. Но если бы оказалось неизбежным либо творить несправедливость, либо переносить ее, я предпочел бы переносить.

И, встав перед Сократом, сказал возмущенный Ликон:

— Выходит, если человек несправедливо стал тираном, а его схватили, оскопили, истерзали всевозможными пытками, да еще заставили смотреть, как пытают его детей и жену, а в конце концов распяли или сожгли на медленном огне — в этом случае он будет счастливее, чем если бы ему удалось спастись и стать тираном и править городом до конца дней своих, поступая как вздумается и возбуждая зависть сограждан?

И сказал Сократ:

— По-моему, Ликон, человек несправедливый и преступный несчастлив при всех обстоятельствах, но он особенно несчастлив, если уходит от возмездия и остается безнаказанным. Поэтому-то я и считаю, что для того, чтобы оправдать несправедливость собственную или своих родителей, детей, отечества, красноречие нам совершенно ни к чему. Вот разве что кто обратится к нему с противоположными намерениями, — чтобы обвинить прежде всего самого себя, а затем любого из родичей и друзей, кто б ни совершил несправедливость, и не скрывать проступка, а выставлять его на свет: пусть провинившийся понесет наказание и выздоровеет; чтобы упорно убеждать самого себя и остальных не страшиться, а крепко зажмурившись, сохранять мужество, как в те мгновения, когда ложишься под нож или раскаленное железо врача, и устремляться к благу и прекрасному, о боли же не думать вовсе; и если проступок твой заслуживает плетей — пусть тебя бичуют, если оков — пусть заковывают, если изгнания — уходи в изгнание, если смерти — умирай, и сам будешь первым обвинителем, и своим и своих близких. Вот на это и употребляй красноречие, чтобы преступления были до конца изобличены, а виновные избавлены от величайшего зла — от несправедливости!

И, с яростью ударив по столу кулаком, заорал Ликон:

— Хватит! Я не позволю дольше издеваться над величайшей святыней государства — риторским искусством!

И тогда вскочил из-за стола Платон и со словами:

— На грубость я привык отвечать грубостью! — схватил Ликона за шиворот и вытолкнул его разжиревшую тушу в дверь.

И хохот гостей приветствовал поступок Платона, и хозяин сказал, подняв бокал:

— Выпьем, друзья, за новую победу Сократа!

Критон же, перегнувшись через стол, шепнул Сократу:

— Боюсь, дружище, что эта победа слишком дорого тебе обойдется. Да и Платон оказал тебе плохую услугу…

— Что ты имеешь в виду? — спросил Сократ.

— Ты будто дитя, Сократ. Разве ты забыл, что Ликон — лучший друг Анита?..