Во имя Ишмаэля - [10]

Над трупом склонился Джордже Калимани. В последнее время пути их редко пересекались, его и Калимани. Их осталось пятеро под началом капитана Сантовито, в отделе расследований на улице Фатебенефрателли. Свежих сил больше не поступало, возникали также проблемы с ордерами. Было совершенно очевидно, что ему уготовано, отделу расследований. Его судьба была связана с разбирательствами начала девяностых годов, такова была политика Сантовито, шефа отдела: контакт с судебными властями, доносы, неофициальные сведения и незаконное прослушивание в обмен на бездействие, рука руку моет, а Сантовито при этом пытался, опираясь на прокуратуру, совершить большой скачок, заняться другими делами, используя давление на политиков, кадровые перестановки, «взяткократов». Теперь, когда все было кончено, не только Сантовито, но и всему отделу расследований, как, впрочем, и миланской прокуратуре, пообломали рога, все открытые счета решено было закрыть, а поплатился Сантовито, поплатилась прокуратура, поплатилась вся бригада. Калимани отправили на задворки, все реже и реже они с Лопесом занимались одними и теми же делами. Изредка они пересекались на четвертом этаже, на Фатебенефрателли, здоровались, выпивали по чашечке кофе. «Мерзкая работа», — говорили они друг другу…

— Привет, Джорджо, — поздоровался Лопес.

У Калимани волосы вымокли от дождя, лоб был разделен горизонтально на три равные части двумя совершенно одинаковыми морщинами: должно быть, он тут уже давно.

— Вот и ты наконец, — сказал он Лопесу.

— Пробки были.

Уже шел сильный дождь — крупные, тяжелые капли.

— Никогда не видал такого дождя весной.

— А на высоте больше тысячи метров — снег идет, подморозило.

Калимани понадобилось несколько секунд, чтобы подняться и дать воде стечь со спины. Он отряхнулся, молча посмотрел на Лопеса.

— Ну и?..

— Ничего.

— Кто это?

— Никаких документов.

Здрасьте вам! Накануне нашли труп какого-то приезжего: то ли сенегальца, то ли пакистанца, то ли индуса — так и не выяснили. В самом центре, без документов. Убили выстрелом в рот — может, сводили счеты. Дело, вероятно, сдали в архив: без документов обычно ничего нельзя сделать.

— Когда это случилось? — спросил Лопес.

— Незадолго до шести.

— Насколько незадолго?

— Ненамного. Позвонили без пятнадцати шесть. Через десять минут мы были здесь.

— Кто звонил?

— Ты не поверишь. — Он смеялся, Калимани.

— Кто?

— Какой-то марокканец. Он испугался.

— У него есть вид на жительство?

— Есть.

— Потому-то и испугался.

— Да, вот именно.

Лопес молчал. Калимани старался встряхнуться, он был бледный от холода; Лопес тоже чувствовал, что побледнел, а на улице Падуи был ледяной холод и темнота — у нее всегда такой колорит, у улицы Падуи: сырые дома, даже когда жарко, а пустые стены домов, прилепившиеся сбоку к огромному зданию казарм, на месте запланированной многоэтажки, были сейчас покрыты большими вертикальными пятнами плесени, напоминая громадные баки, внутри которых, казалось, спрятан какой-нибудь скелет.

— Как поступим? — спросил Лопес.

Поступили они следующим образом: Калимани последовал за трупом в морг больницы, поскольку в морге отдела судебной медицины не было места, чтобы присутствовать на первичном обследовании тела, осмотреть одежду и по возможности забрать отчет о вскрытии. Лопес же решил остаться, чтобы выяснить предварительные результаты осмотра места преступления и попытаться понять, откуда взялся и куда направлялся убитый мужчина, — он представил себе, как тот встает на ноги, весь белый, с темным пятном свернувшейся, но еще не засохшей крови, залившей глаз, прежде чем упасть на носилки, неподвижный, обмякший, но уже окоченевший. Калимани неуверенно закрыл заднюю дверцу машины «скорой помощи», и та уехала, включив сирену. Полицейские разогнали с места преступления многочисленных зевак и теперь тщательно обследовали каждый квадратный метр, медленно, осторожно, словно кроты или животные, собирающиеся рыть нору. Лопес решил не противиться этой формальности и тоже осмотреть землю: кусочки металла, следы, голубиный помет на обледеневшей поверхности потрескавшегося цемента, обертки от жвачек, почерневшие, выцветшие, высохшие и снова намоченные и расплющенные дождем, красная пластмассовая пробка.

Он наклонился, начал осматривать вместе с другими агентами те два квадратных метра, где недавно еще лежало тело, — и ничего не нашел.

Маура Монторси МИЛАН 27 ОКТЯБРЯ 1962 08:40

У тебя, малышка, прекрасная белая кожа и мягкие волосы.

Джеймс М. Кейн.

«Почтальон всегда звонит дважды»

Когда позвонили из полицейского управления, уже светало. Маура Монторси привыкла к этим внезапным звонкам. Нет, на самом деле так и не привыкла. Давид спешно ушел. Как обычно, он не сказал ей, в чем дело. Она снова заснула. Проснулась в восемь, сварила кофе.

Она изменяла Давиду уже четыре месяца, а он ничего не замечал. Она забеременела и не знала, от кого. Может, от Давида. Может, от Луки.

Лука не был женат. Ей — двадцать шесть лет, Луке — тридцать. Работал он в области финансов, она не поняла хорошенько, что именно это была за работа. Через неделю после знакомства она легла с ним в постель. Ей показалось, что она занимается любовью впервые в жизни.