Во имя Долга - [7]

Стараясь делать это незаметно, зверушка всю дорогу очень нервно и напряжённо косилась на меня. Я всё ждал, когда же она, наконец, сотворит свою запланированную глупость, — и, к своему стыду, пропустил этот момент. Что я — даже автоматика не успела среагировать на стремительное движение инопланетной шпионки!

Но это были мелочи: перед тем, как начались судороги, я всё-таки успел её вырубить, да и автоматика в итоге сделала своё дело. Хуже было то, что я перед этим элементарно не успел пристегнуться. Меня швырнуло на пульт, и что я там на нём умудрился нажать, пока меня трясло и колотило, и пока я не свалился на пол, стадо чёрных гоблинов бы не разобралось.

Очнулся в состоянии чуть менее паскудном, чем «прощай, белый свет», и ключевое слово здесь было «чуть».

Мою юность вполне можно было назвать бурной, но до такого, чтобы просыпаться в луже собственной блевотины, не доходило ни разу. Кроме того, тело сковывала чудовищная слабость, голова кружилась, бил мелкий ледяной озноб, на коже выступил противный липкий пот, горло нещадно саднило, в глаза будто песку насыпали. Огоньки на панели управления тревожно мерцали, раздавалось пронзительное нервное попискивание, на обзорных экранах царила непроглядная тьма; но мне сейчас было немного не до них. Жив — и ладно, остальное приложится.

Зверушка по-прежнему сидела в том же кресле, в котором я её оставил. Дыхание было ровно-сонное, на скуле наливался внушительный кровоподтёк от моего удара. Превозмогая тошнотворную слабость, я первым делом доволок буйную инопланетянку до дивана, тщательно обыскал на случай наличия разнообразных сюрпризов вроде тех же отравленных игл (все находки были безжалостно спущены в утилизатор), и без малейших сожалений крепко скрутил по рукам и ногам своим и её ремнями. После чего, пару секунд подумав, на всякий случай вкатил вдобавок к выданному автоматикой снотворному дозу парализатора. Один раз уже облажался, на десяток-другой ближайших лет хватит.

Очень хотелось оттянуть момент выяснения нашего положения в пространстве: я чувствовал, что двигатель не работает, и этого было более чем достаточно для понимания плачевности ситуации. Так что, немного отложив подробную диагностику, я для начала занялся наведением чистоты. Запустил робота-уборщика, швырнул совершенно испорченный и местами порванный китель сразу в утилизатор. Рубашка была в менее удручающем состоянии, и её я уволок в душ, где тщательно прополоскал вместе с собой.

Вот они, последствия экономии; в яхте не была предусмотрена очистительная система для одежды. Да оно и понятно, не рассчитано было это крошечное судно на сколько-нибудь длительное проживание. Две недели круиза до какого-нибудь живописного курорта — максимум, на что она способна.

Более-менее приведя себя в порядок, я распотрошил аптечку, подбодрил организм парой необходимых в моём случае веществ. Дольше оттягивать неприятное было уже стыдно, и я отправился выяснять, что случилось с кораблём и чем именно нам это грозит.

Новостей оказалось немного, и все они отлично отвечали моим неприятным предчувствиям. Двигатель сдох, навигация сдохла, вместе с ними — кое-что из электроники.

Вот ведь, засада; как сердце чувствовало, что это всё плохо закончится! Повод согласиться с прощальным диагнозом отца: действительно, дебил. Сам предчувствовал, и сам же вляпался.

Рури-Рааш, пока известная как Евгения Горохова

Первыми впечатлениями по пробуждении была острая боль в голове и отвратительный тошнотворный запах, от которого хотелось плеваться и фыркать. Кроме того, во рту царила страшная сухость с мерзким горьким привкусом. Морщась и превозмогая пульсирующую боль, я попыталась зарыться лицом в мягкое нечто, на котором лежала, чтобы избавиться хотя бы от запаха.

— А, проснулась, — раздался смутно знакомый хриплый голос.

С трудом разлепив глаза, я наконец-то окончательно очнулась и сориентировалась в пространстве. Обнаруженное положение вещей не порадовало. Я лежала на боку на одном из диванов в центре единственного помещения яхты. Рук и ног не чувствовала, но, кажется, они всё-таки присутствовали на положенных местах. Насколько я мола судить, руки были связаны за спиной, а ноги — крепко спутаны между собой.

А на противоположном диване обнаружился тот, кто по всем законам природы должен был быть мёртв.

Выглядел Зуев не лучшим образом, но, совершенно определённо, он был жив. Бледный, под лихорадочно блестящими глазами — тени; на лице, плечах и груди несколько кровоподтёков; волосы явно мокрые, редкие капельки воды виднелись и на обнажённом торсе мужчины. Без формы мой… бывший начальник выглядел ещё внушительней и эффектней, чем в ней. Серый китель придавал фигуре квадратной массивности, а так было видно гармоничную мускулатуру: широкие плечи, развитая грудная клетка, узкая талия, сильные руки. И ничего лишнего; фигура не силача, но атлета.

На столе между нами высилась кучка непонятных распечатанных коробок и упаковок, а в пальцах мужчины дымилась сигарета; именно она источала тот самый мерзкий запах, заставивший меня проснуться.

— Видишь, до чего человека довела? Курю! Один раз в жизни попробовал, это второй, — хмыкнул он, разглядывая меня со спокойным интересом. Голос Зуева звучал хрипло, надтреснуто, — совсем не так, как обычно. Кажется, он элементарно сорвал горло, и я искренне надеялась, что ему больно.