Во имя человека - [23]

Я извинился за тот побег, объяснил, что мы торопились на смену.

По клубному радио пригласили в зал. Мы с Верой сели на свободные места в одном из последних рядов.

В углу большой сцены стояла кафедра с микрофонами, вдоль стены — стол президиума, стулья к нему. На сцену вышел высокий и широкоплечий, цыганисто-черный Саша Костылев. Дотянулся к микрофону, объявил конференцию открытой. Дождался, весело улыбаясь, пока смолкнут аплодисменты, предложил выбрать президиум. Я увидел на сцене известного всей Сибири каменщика Виктора Шалимова, невысокого, коренастого, с мальчишеской белобрысой челочкой. Начальника строительства химкомбината невысокого и полного Рудакова. По его большим, улыбавшимся глазам было очень заметно, как он рад видеть сейчас в зале лучшую молодежь со строительства.

— Кто эта нарядная дама? — спросил я шепотом Веру, глазами показывая ей на высокую и красиво одетую женщину, севшую за стол рядом с Костылевым; в ушах ее поблескивали серьги, седые волосы были аккуратно причесаны, на руке — браслет.

— Да это же Морозова! — удивленно ответила мне Вера.

Много я слышал о главном инженере строительства Надежде Ивановне Морозовой, читал ее научные статьи, но ни разу не видел.

— Уж больно железные приказы отдает иногда Морозова, — сказал я Вере.

— Наверное, в этом есть необходимость. — И Вера усмехнулась: — Вы, Сергей, не засиделись в глуши на своей реченьке?

— Есть отчасти… Только простите, Вера, не реченька, а река! Одна из самых больших в мире!

— Ну-ну, речной патриот, я и не хотела вас обидеть!.. Если думаете выступать, Сергей, то пошлите сейчас записку в президиум: желающих будет много, можете не успеть.

Я вырвал листок из блокнота, написал, что прошу слова, аккуратно сложил записку, дотронулся до плеча впереди сидящего.

Какой-то парень, не обернувшись ко мне, взял записку, передал ее дальше.

Костылев сначала читал свой доклад, потом, разгорячившись, говорил уже без бумажки, заглядывая в написанное только для того, чтобы справиться с цифрами. Мы часто хлопали его словам, и я, как все другие сейчас в зале, испытывал то же радостно-приподнятое чувство уверенности и значительности происходящего. Хотя Саша говорил не об одних только успехах… Пожалуй, столько же, если не больше, он говорил и о недостатках, которые еще имеются, советовался, как лучше их преодолеть. Просто все мы понимали, что в том громадном деле, которое начато здесь, в тайге, некоторые ошибки и трудности неизбежны, но ведь не они определяли общее настроение людей и картину строительства.

После доклада Саши был короткий перерыв, потом выступала бригадир монтажников Зина Аквилева, рассказывала, как они собираются работать на открытом воздухе в морозы. Закончила, ей хлопали, а она все не уходила с трибуны. Когда аплодисменты затихли, побагровевшая от смущения Зина, сначала спотыкаясь, а после уже уверенно прочитала стихи, написанные ею о строительстве химкомбината. И хотя в стихах ее не было ничего особенного, зал хлопал Зине долго и оглушительно.

Такие же громкие и продолжительные аплодисменты были и после выступления парторга строительства Павлищева. Он тоже не только хвалил комсомольцев, по количеству — основную массу строителей, но и критиковал — иногда дружески, а когда — и строго. В выступлении Павлищева было нечто такое, что всех, сидевших сейчас в зале, непостижимым образом приподнимало над обычным уровнем нашей жизни, показывая все величие стройки, будущие горизонты и ее, и самого комбината. Так и казалось: комбинат — уже построен, тайга вокруг — преобразилась, вся страна знает о строителях комбината, а продукция его — полновесной долей входит в общее дело всей страны!

Леня Казаков успел выступить до перерыва, похвалил, как и обещал, наш кран.

В часовой перерыв мы быстро пообедали, а потом в фойе клуба точно сами собой возникли танцы. Мы танцевали с Верой, она прошептала:

— Мама так боялась, когда я уезжала сюда, а вот повидала бы она сейчас все это, поняла бы меня…

Четвертым после перерыва получил слово я. Когда шел по залу к трибуне, то будто спиной чувствовал сотни взглядов. Поднялся на трибуну, подождал, пока в зале станет тихо, заставил себя успокоиться. Сказал обо всем, о чем меня просили ребята.

В перерыв я быстро пошел в курительную комнату. Людей в коридоре было много, в курительной комнате все просто не могли поместиться, стояли здесь вдоль стен, громко разговаривали, смеялись, спорили.

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич, — вдруг услышал я голос Кузьмина, повернулся к нему. — Вы хорошо выступили! — сказал он. — Дельная, толковая речь.

— Здравствуйте, Виктор Трофимыч, спасибо, — я крепко пожал его руку.

— Ну, как вам живется-работается? — спросил он.

— Да нормально, Виктор Трофимович, и живется и работается. Что новенького у вас?

— Ничего, к сожалению, Сергей Сергеевич, — он даже пожал плечами, улыбаясь чуть виновато.

— А я порадую вас, Виктор Трофимыч. — Я рассказал ему о том, что случилось несколько дней назад в этом же коридоре.

Кузьмин внимательно выслушал меня, потом попросил, как Санька тогда:

— Ну-ка, наклоните, пожалуйста, голову, — аккуратно и бережно отвел в сторону мои волосы, вздохнул: — Да, похоже на удар свинцовой трубкой. А сейчас болит голова?