Во главе двух академий - [26]

Годы не утолили «безжалостную наблюдательность» Дашковой и не укротили ее энергию.

В окрестностях Брюсселя она составляет гербарий из растений, не виданных ею в России. В Париже она проводит время в обществе Дидро («он встретил меня с прежним радушием»), математика Д'Аламбера, историка Рейналя («…не сомневаюсь, что Ваш прием по возвращении в Россию будет так же лестен, как и во всех частях Европы… Чем больше я читаю историю, чем глубже всматриваюсь в наш век, тем больше убеждаюсь, что Вы выше его», — писал Рейналь Дашковой[83]).

Ученик Д'Аламбера дает ее сыну уроки математики. Гудон, автор скульптурных портретов Вольтера и Франклина, делает ее бронзовый бюст.

От Дидро Дашкова узнает, что в Париже находится Фальконе, автор Медного всадника, и тотчас приглашает его к себе… Прославленный балетмейстер Гардель обучает ее сына и дочь танцам, и Мария-Антуанетта, встретившись с Екатериной Романовной «запросто» в доме графини Полиньяк (французской королеве очень хотелось познакомиться с Дашковой, но та ехать в Версаль отказалась), делает комплименты Павлу и Анастасии по поводу их танцевального искусства (сама королева в ту пору уже не танцевала: во Франции дамам «из общества» это разрешалось только до 25 лет).

В 1781 г., так и не дождавшись ответа из России, Дашковы направляются в Швейцарию, где Павел изучает «науку военной фортификации», а оттуда — в Италию: Турин, Генуя, Милан, Пиза, Рим, Неаполь…

Интересно, что, неутомимо осматривая все достопримечательности этих городов и знакомя с ними сына и дочь, Дашкова не разрешала Павлу ни на один день прерывать занятия.

За книги обычно садились около 8 часов утра, после легкого завтрака, и читали все трое, попеременно. Когда спадала жара, шли или ехали изучать памятники архитектуры и сокровища музеев. По вечерам у Дашковых нередко собирались художники. Сын изучал живопись и гравировальное искусство. Екатерина Романовна тоже проводила вечера за мольбертом или с резцом в руках.

Дашкова поднимается на Везувий. Осматривает развалины Геркуланума и Помпей, советует королю очистить эти города от пепла и лавы и превратить в музей.

Она беседует с папой и одобряет его план создания Ватиканского музея. Бесстрашно осматривает инфекционный госпиталь, не забыв опрыскать уксусом платье — свое и своих спутников, и тут же шлет Екатерине его описание.

Страницы «Записок», посвященные итальянским городам, памятникам архитектуры, скульптурам и картинам, говорят не только о наблюдательности и тонком вкусе Дашковой, но и о значительных ее познаниях в истории искусства.

Наконец, приходит долгожданный ответ из России — милостивое письмо Екатерины. Должно быть, это.

«Петербург, 22 дек. 1781 года.

Княгиня, благодарю Вас за план и чертежи нового лаццарето, устроенного великим герцогом Тосканским и присланного Вами мне. С тем вместе с особенным удовольствием вижу, что Вы не только всегда занимаетесь благом Вашего отечества, но также ревностно преданы мне лично. Уверена, что теми же чувствами проникнуты Ваши дети, в которых я принимаю вдвойне живое участие, будучи любима обоими их родителями. Я приказала зачислить своего крестника в гвардию, в тот полк, который Вы предпочтете. Уверяя Вас в моем неизменном уважении, остаюсь искренно преданная Вам

Екатерина».

Можно возвращаться домой.

«Доблестный начальник»

В 1782 г. Дашкова вернулась в Петербург. Была «милостиво принята».

Материальные свидетельства высокого расположения — поместье Круглое в Могилевской губернии, дом в Петербурге, дом в Москве…

Екатерина Романовна склонна приуменьшать свои новые богатства: и дом недостаточно хорош, и поместье разорено. Она подводит балансы, не забывает сообщить, какую сумму подарила отцу на покрытие его долгов. Считает «души», включая новорожденных младенцев, и ставит себе в заслугу, что не обратилась в сенат с требованием возместить ей 167 недостающих крестьян (умерших, очевидно, от голода — Дашкова права, когда пишет об особой нищете белорусских «казенных» земель) из значившихся по описи Могилевского поместья двух с половиной тысяч.

Даже трудно поверить, что страницы мемуаров, посвященные всем этим выкладкам, написаны вчерашней собеседницей Дидро и Вольтера! А между тем это так. И в этом сплаве просвещенности и ограниченности, прозрений и слепоты, некоторого даже нравственного величия и мелочности, бескорыстия и расчета — вся Дашкова. При всей безусловной незаурядности, при всем том, что она во многом опередила свое время, Дашкова помечена всеми его родимыми пятнами.

«Противоречив XVIII век. Однозначно оценивать людей того времени, их слова, дела и результаты их дел невозможно», — пишет исследователь.[84]

Первые месяцы на родине для Екатерины Романовны — полоса удач. Сын получает назначение и чин, о котором она так мечтала. Ей даже удается выхлопотать звание фрейлины для своей племянницы Полянской, дочери той самой «Романовны», которая была некогда счастливой соперницей Екатерины Алексеевны.

Все это было так давно! И так не страшны теперь Екатерине II обе сестры Воронцовы, и глупая, и ученая, такая дистанция отделила их за прошедшие 20 лет от вознесенной на вершину славы, сравниваемой с «солнцем в короне», Юноной, Минервой, Афиной Палладой, Семирамидой (Вольтер), даже врагами своими прозванной «вечной счастливицей» (Фридрих II), самодержицей всероссийской, что почему бы ей и не позволить себе благородный жест! Она их так любила…