Во Флоренах - [5]

Не нравится мне эта самовольная перемена места. Не пахнет ли здесь какой-нибудь проделкой?

— Штефэнукэ, иди на свое место, — говорю я твердо.

Григораш краснеет. Он уже готов подняться, но Горця толкает его локтем, и это придает ему храбрости:

— Я и здесь никому не мешаю, — отвечает он.

— Степан Антонович, пусть Григораш посидит со мной. Мы с ним дружим, — кротко просит Горця. Он кажется теперь самым благовоспитанным мальчиком в мире. Какое-то мгновенье я колеблюсь. Почему не удовлетворить просьбу ребят?

Но тут же мне становится ясно, что это было бы ошибкой. Слово учителя должно быть законом.

— Иди на свое место, — повторяю я решительно.

Григораш краснеет еще сильнее, опускает голову и неохотно направляется к своей парте. Нет, это не просто безобидное желание двух приятелей сидеть рядом. Да и дружбы особенной между ними я до сих пор что-то не замечал. Мою мысль подтверждает лукавая улыбка соседа Григораша по парте, словно говорящая: «Ага, Степан Антонович понял вас. Номер не прошел». А Филипаш Цуркан многозначительно кашляет: «остались вы, братцы, с носом».

— А ты, Горця, иди к доске! — Горця весело поднимается и идет к доске. Проходя мимо меня, он оборачивает к классу свое сияющее лицо и чуть заметно подмигивает: «сейчас будет потеха…»

— Воробей, воробей! — слышу я вдруг возбужденные крики ребят.

Смотрю — по классу несется птичка, бросаясь то к окну, то к чуть приоткрытой двери. За нею тянется длинная тонкая веревка, привязанная к лапке. Не успеваю я опомниться, как Филипаш Цуркан, тот самый мальчик, который всегда старается выражаться только по-ученому, вскакивает на парту, а с нее — на другую, пытаясь поймать воробья. По его примеру еще несколько мальчиков и девочек начинают прыгать по партам, громко крича, смеясь и толкая друг друга.

Откуда в классе взялся воробей? И как прекратить этот невообразимый шум? Подымаю руку, но этого никто не замечает. Хочу изо всех сил стукнуть кулаком по столу, но чувствую, что меня не услышат. Все это, как в дурном сне. Я в полной растерянности, не знаю что предпринять. Вспомнив о Горце, оборачиваюсь. Он стоит, прижавшись спиной к доске, и усмехается с видом заговорщика. Григораш сидит неподвижно на своей парте. Он бледен… Да, все это подстроили они!

Я в бешенстве подбегаю к двери и распахиваю ее настежь. Воробей, спасаясь от своих преследователей, вылетает в коридор. Некоторые ребята пытаются выскочить вслед за ним. Но я быстро затворяю дверь, становлюсь к ней спиной и властно бросаю в возбужденные раскрасневшиеся лица: — «По местам! Живо!»

Я теперь спокоен, вполне владею собой. И вместе с тем меня пробирает холодок: «А что, если не послушаются?» Минута молчания, и вот ребята один за другим направляются к своим местам.

В классе тишина. Я обвожу взглядом все парты, задерживаюсь на каждом лице, а потом спрашиваю:

— Кто принес в класс воробья?

Марица поднимает руку, не дожидаясь разрешения, встает и говорит возмущенно:

— Воробей вылетел из парты Горци. Я сама видела. Это он его принес.

— Он, он! — кричат и другие. — Вместе с Григорашем.

— Они срывают урок! — присоединяется к общему возмущению и Филипаш, хотя сам шумел больше всех.

Горця все еще стоит у доски.

— Это не я, Степан Антонович! Чтобы я лопнул, чтобы с места не сошел… — начинает он, но в голосе его не чувствуется уверенности.

— Не клянись, Горця! Говори правду!

Горця хочет что-то сказать, но слова застревают у него в горле. Дети следят за ним с затаенным дыханием: неужели Горця признает себя побежденным?

Что я знаю о Горце? Он неплохо учится, но не потому, что много занимается: голова у него хорошая. Стоило бы ему захотеть, и он был бы отличником. Горця — отчаянный шалун. Его проделки подчас граничат с хулиганством. Андрей Михайлович рассказывал мне, что в прошлом году в школьной стенной газете появилась карикатура на Горцю. В отместку за это мальчик как-то поздно вечером запустил камнем в учителя — моего предшественника, руководившего работой редколлегии. Горцю потому только не исключили тогда из школы, что трудно было точно доказать его вину.

«Лучше с ним не связываться, — советовал мне Андрей Михайлович, — делайте вид, что не замечаете его озорства, тогда он и вас станет меньше беспокоить».

Что я еще знаю о Горце? Он потерял родителей в самом начале войны, когда они мирно возвращались на телеге с поля. Пулеметная очередь с фашистского самолета наповал убила обоих. Горцю воспитывает его сестра, Аника Крецу, девушка лет двадцати. Она работает на колхозной свиноферме. Я много слышал об Анике Крецу, но не знаком с ней. А надо бы познакомиться, узнать, в каких условиях живет мальчик! Вашему совету, Андрей Михайлович, я следовать не стану. Горцю я не оставлю в покое, а настойчиво буду заниматься им.

— Горця, я жду ответа, — обращаюсь я к мальчику. И весь класс ждет. — Глаза у него опущены, лицо нахмурено, голос дрожит:

— Я не виноват…

— Кто же виноват? Это ты принес воробья в класс, Штефэнукэ?

Григораш встает, отводит от меня взгляд. Слеза медленно стекает по его щеке. Он вытирает ее рукавом.

— Мы оба принесли… Я и Горця.

И тут все выясняется. Воробей был с самого утра засунут в парту Горци. Мальчики задумали выпустить его, как только начнется мой урок, чтобы отомстить мне за то, что я поставил двойку Григорашу. Зачинщиком был, разумеется, Горця.