Во цвете самых пылких лет - [2]

— Это Васька пирует. Он вчера школу закончил. Я скоро тоже закончу, на будущий год.

Сантехники сдули пену с первых кружек и отхлебнули.

Прошла утренняя мусоровозка.

Почему кричал магнитофон? Почему радость прыгала из раскрытого окна, пугая голубей? Почему заставляла приплясывать возле песочниц одиноких детишек?

Потому что Васька со Славкой ехали на юг!

К морю!

Держали в руках деньги!

По триста рублей на брата!

— Давай купим пива! — вопил Славка.

— У, Славка! — испугался Васька. — Дурной ты, что ли? Да я, пока на поезд не сяду, и стакана газировки не выпью! Что ты!

«Бада-бада-бада!..» — словно тоже мучаясь его страхами, брякал магнитофон. Приблудный кот заглянул в квартиру с балкона и порскнул в соседнюю лоджию. Старая черепаха зевала в углу. Все сулило хаос и удачу.

— За билетами!

4

Вот уже сдвинулись и поплыли назад вместе с перроном заплаканная Васькина мама, Канаев-старший, успевший таки показать на прощание огромный кулак — так, на всякий случай; прогрохотал железнодорожный мост, скрылся золотой плесик реки, с детства знакомый, — и можно идти в вагон.

Говорят, юности свойственна тяга к путешествиям. Вряд ли это только страсть к поглощению пространств, ибо при внимательном рассмотрении можно выделить и другую сторону: хочется ведь самостоятельности, а где же ее взять, как не в путешествии?

Это путешествие хоть и не сулило особых тягот, но за туком-туком-туком колес можно было представить и вообразить себе любую опасность, вплоть до нашествия марсиан и железнодорожной катастрофы.

Захваченные первыми дорожными ощущениями, ребята совсем забыли о цели своего путешествия — о юге, а спросили себе у проводника чаю и заплатили за него по восемь копеек. Это был их первый самостоятельный шаг в пути.

Потом Васька стал решать кроссворд, а Славка — читать книжку стихов поэта Евгения Баратынского. Книжку недавно подарили матери на день рождения, и Славка решил взять ее с собой, чтобы разобраться наконец, за что некоторые люди любят стихи. Его и раньше это интересовало, но за множеством школьных дел он все откладывал разрешение такого вопроса на потом. И вот теперь он лежал и напрягался, мучительно морщил лоб, стараясь постичь суть стихотворений. Вдруг спросил у Васьки:

— Слушай, Вась, как ты понимаешь вот это:

И веселью и печали

На изменчивой земле

Боги праведные дали

Одинакие криле?..

Васька оторвался от кроссворда и задумался. Они стали рассуждать вместе и пришли к выводу, что «одинакие криле» обозначает «одинаковые крылья».

Читалась книжка, решались кроссворды, бежали березы, всякие кусты и поля сбоку поезда, желтые и красные железнодорожные станции промелькивали мимо, и за всем этим забылось погрустить об оставленных дома родителях, друзьях и знакомых.

Главное — прожить сутки до Москвы!

Дальше ехать совсем немного, и наконец-то вода из пучин поползет к их ногам, влекомая лунным тяготением.

5

Только проснулись утром следующего дня, попили снова чаю — и вот уже московские пригороды.

На влажные плиты столицы они ступили солидно и независимо, только сердца трепетали часто и жарко, заставляя их то и дело устремляться к автоматам с газированной водой. В вокзальном ресторане они сытно поели, гордо поглядывая на окружающих, таких же свободных людей, как они сами.

Они расплатились с официантом, щедро оделив его Двугривенным на чай, и отправились покупать билеты на южный поезд.

В это утро наши герои казались себе очень значительными людьми, держащими все нити собственной судьбы и дальнейших событий в своих надежных руках. Что же, вполне естественно.

…А в то же время некая пожилая тетенька в форме служащей метрополитена уже спешила на работу, накормив многочисленную семью; некий «Шура с Енакиева» и еще один, известный как «генерал (именно „генерал“!) Нельсон», вяло пили в купе чай и жевали курицу. Их вояж тоже лежал через Москву, и теперь они приближались к ней. А где-то далеко, на юге, где время совпадало с московским, мужчина кавказского вида вышел из полуразрушенного дощатого строеньица, ополоснул лицо морской волной, после чего надел брюки с немыслимыми стрелками и ослепительной белизны рубашку…

И никто из них в тот момент не подозревал о существовании Васьки Тарабукина и Славки Канаева. Невозможно о событии или встрече узнать раньше, чем они произойдут…

Ребята выстояли огромную очередь; помявшись недолго, взяли два купейных билета — плацкарта была разобрана. И все равно не стоило горевать: зачем горевать, если поезд понесет их к морю, на лазурный берег, под жаркое солнце, под высокие мохнатые пальмы! «О, море в Гаграх, о, пальмы в Гаграх, кто побывал, тот не забудет никогда…» — слабые от счастья, напевали друзья, выплывая из-под вокзальных сводов на каленые московские мостовые. В запасе было двенадцать часов. Простенький план небольшого путешествия по Москве у них был: сначала — Красная площадь, там посмотреть Кремль, Мавзолей (обязательно — смену часовых!), потом побродить по ГУМу, далее — Оружейная палата, Третьяковская галерея, зоопарк, ВДНХ, Центральный музей Вооруженных сил СССР и — это уж если успеют! — Музей коневодства. Осечек не вышло только по первому пункту: на Красную площадь они попали, Кремль и Мавзолей рассмотрели очень внимательно, дождались смены часовых; потолкавшись в ГУМе, пришли и посмотрели другую смену. Когда покинули площадь, было уже два часа; солнце светило в глаза, асфальт жег ноги сквозь толстые подошвы. Изнывая, они поплелись в очаг культуры, в Третьяковку, и здесь их планчик обнаружил свой первый изъян — галерея оказалась закрытой. Это подкосило друзей: они отдались на волю судьбы, моментально завертевшей их в воронку шумных, заполненных до отказа мельтешением и суматохой московских пространств. Дальше они уже не принадлежали самим себе: что-то ели, где-то бродили, пили газировку, мчались куда-то на автобусе и часу уже в седьмом вечера вдруг обнаружили себя выходящими из кинотеатра в далеких Лужниках, где смотрели арабский фильм.