Во что я верую - [89]

Как я уже говорил, это наваждение оказало крайне тягостное воздействие на становление механистической философии. Жесткая законообусловленность мира, записанная языком математики, получила сочувственный прием у части христианских мыслителей, встревоженных возможным оживлением античного пантеизма. Суровость законов математики приводила к умалению мира, низводя его до огромного часового устройства, гири которого Бог подтягивает по своему полному усмотрению.

Попытки наделить Бога таким владычеством над миром, которого не требовалось ни для Его Славы, ни для Его Любви, выхолостили из Сотворения мира его смысл.

Но на вызов, брошенный законообусловленностью, накладывается теперь и вызов времени. Христианская мысль, втянутая в борьбу с законообусловленностью, в конечном счете примирившаяся с присутствием противника, которого она сама некогда призывала всеми своими помыслами, со страхом и трепетом видит, как близится время науки.

В итоге минувший век столкнулся с самым причудливым из парадоксов. Тогда как истинное время не оставляло от законообусловленности камня на камне, освобождая место для Сотворения мира, сопровождаемого непрерывными дополнениями, — а квантованное время приводило к научной гипотезе абсолютного возникновения бытия мира, — христианская наука впадала, во имя науки, в оцепенение, испытывая воздействие очередной волны интереса к греческой философии, представлявшейся альтернативой философии христианской, оппонентом которой по всем пунктам оказывалась теперь вся научная мысль.

И вот случилось так, что после того, как во имя заявляемой в сердце верности Слову была провозглашена философия вселенной, полностью, казалось бы, достойная осуждения, и в тот момент, когда вся эволюция познания проявила свою почти полную несовместимость с любой формой мысли, отличной от philosophia christiana, — христианская мысль, в самый разгар боевых действий капитулирует перед беспорядочно отступающим противником.

* * *

Всё это, исходя из других доводов, уже высказал в своей пламенной манере Морис Клавель. Но мы оба, вместе с многими другими, пережили один и тот же бессмысленный кошмар, одно и то же дьявольское извращение.

Мирное воинство нашего крестового похода только что подверглось тормозящему воздействию, причина которого — только одна: духовная.

С интеллектуальной точки зрения начало всех начал кроется только в одном: около восьми веков назад оказались искаженно истолкованными первые стихи Библии. Слово, в котором пребывает Бог, требует, чтобы Слово, с которым Он обращается к нашему сердцу, воспринималось нами без добавлений и усечений. Усечение чревато тяжкими последствиями; но еще более тяжкими оказываются последствия добавлений. Добавленное слово — это идол, затемняющий смысл всего дальнейшего текста. Пережитая нами драма уже на протяжении нескольких веков была частью истории, прочесть которую заранее дано только Богу. Что до нас, нам случается прочитывать ее лишь задним числом, да и то — кое-как.

В какой степени всё это сказывается на моей вере? — Ни в какой. В крайнем случае упомянутое поражение способно только укрепить нашу убежденность. И речи не может быть о том, чтобы дезертировать из разбитой армии. Рабы, ничего не стоющие[204], лишенные авторитета, бесталанные свидетели истины, превосходящей наше разумение, — вот что мы такое. Что эта истина ныне оспаривается, что нас — меньше, чем еще недавно, ничего в ней не меняет. Зато тем больше у нас оснований дивиться его благодати. При каждой измене, при каждом дезертирстве наша убежденность только крепнет.

Есть люди, которым надо, чтобы их на руках несли восторженные толпы; с других же довольно их принадлежности к небольшой кучке. Одно не исключает другого. Но я верую в то, во что я верую.

Так или иначе, сегодня нас больше, чем вчера, поскольку ничто не может угасить веру тех, чья временная протяженность уже завершилась, но пребывающих по ту сторону завесы, в недостижимом для нас locus'e и знающих, еще лучше, чем мы, что не напрасна надежда, что живет в наших сердцах.

Нелегко дать правильный ответ на вопрос, который неоднократно — если и не в открытую — встает перед нами в этом мире, где еще сохраняются обрывки прежней, христианской учтивости: каково ваше самоощущение? почему вы продолжаете цепляться за устаревшую веру? Этот коварный вопрос слышится повсеместно.

Я был бы готов расхохотаться, не будь у меня опасений, что это будет воспринято как свидетельство заблуждения.

Разве истина может быть причислена к данным характеристикам? Злосчастный Робер Булей[205] в предисловии к злонамеренному докладу д-ра Пьера Симона о сексуальном поведении жителей Франции явно по недосмотру высказал чудовищную нелепость: этика, мол, вытекает из нормы. Истина не вытекает из опроса общественного мнения. Даже если в этом опросе можно найти полезные указания. Впрочем, в душах не произошло никаких глубоких перемен. Люди — мои современники — так же стремятся к абсолюту и проявляют ту же нетерпимость к смерти, как и люди прошлого, воспоминание о которых заставило меня лучше понять и больше полюбить моих современников.