Во что я верую - [65]

Да уж, Сотворение мира и впрямь стало пробным камнем, камнем преткновения, источником соблазна, и таким оно было изначально. В первые века патристике потребовалось весьма необычное мужество, чтобы, вопреки всем и вся, уберечь это необычное учение.

* * *

Среди всех наших идей эта — наименее антропоморфная. В нашем существовании нет ничего, совершенно ничего, что могло бы вдохновить ее.

«Идея сотворенности… означает, что бытие обретает свое абсолютное начало так, что ему не предшествует никакое существование»[XCI]. Такое утверждение не существовало никогда и нигде, пока физика, основанная на теории относительности и на понятии кванта, не ввела понятия квантованного времени вселенной.

Но прежде чем последовать вместе с Клодом Тремонтаном за его философскими построениями, мне хотелось бы, чтобы мы вновь обратились к неистощимому тексту о начале всех начал.

«В начале сотворил Бог небо и землю» (совокупность потенциального бытия) (Быт 1:1).

«И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» (Быт 1: 3).

Организующее творение совершается на основе сказанного Богом, то есть акта, в большей мере накладывающего ответственность на бытие Бога. В творении через сказанное: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» — содержится нечто большее: сказанному Богом наследуют «И был свет», появление сущего и его природы, выражением чего становится «И увидел Бог свет, что он хорош». Итак, есть слово Господне, вступление в бытие того, что Бог создал через слово, и суждение Бога о сотворенном сущем: «И увидел Бог свет, что он хорош».

Используя язык времени, последовательность, потребную нашему интеллекту, Бог предполагает тем самым не то, что Он — Трансцендентный, творец времени — пребывает во времени, а то, что созданное сущее получило, получает свободу и судьбу. И относится это не только к человеку — к человеку в особенности, о чем ясно говорится в тексте, — но и ко всему творению. К самой ничтожной частице применимо вынесенное на основе опыта суждение о творениях[173]. Стих 3 главы i книги Бытия применим к неполностью детерминированному миру. С самого первого мгновения Сотворение мира, в соответствии с желаниями Бога, представляет собой весьма дерзновенную затею: итак, свойственное нам состояние возникающего бытия, бытия, которому не предшествовало никакое существование, — бытие, взятое во времени, — будет при этом и бытием полного и всеохватного достоинства, временной протяженностью, грызущей некое весьма дерзновенное будущее, а не только тусклым, тупым «бытием без руководящего начала и без цели» Альфреда Луази или Жака Моно, «бытием неопределенным, становление которого совершается в процессе обретения определенности», необходимым, управляемым незыблемыми законами, вследствие которых демон Лапласа, в какой бы точке он ни находился, отличался бы всеведением. Бог, у которого больше творческого воображения, чем у Лапласа и Луази, не стремилея к такому печальному, тупому зрелищу, вся конечная цель которого уже заключена в его начале. Но для надлежащего понимания смысла bara, «Бог сотворил» и «Бог сказал» нам придется, к чему нас побуждает аналогия, продиктованная Верой, пройти путь вплоть до имени Бога, о чем идет речь в Исходе (3: 14), где говорится об уподоблении Сущего бытию[174].

В боговдохновленном тексте трех первых глав книги Бытия Бог разъяснил, что значат бытие в мире, мир, возникновение в бытии, когда Бог говорит: «Да будет свет!», «Да будет» это! Это не означает бытия, такого, каким оно представляется нам после того, как Господь сказал; это, поистине, означает пребывать таким, какими мы являемся в нашем сознании, пребывать в состоянии появления из некоей зияющей пропасти, из зияния пред-бытия, предшествующего нашему первому воспоминанию.

Но бытие может принимать и совершенно иной вид; нам дано промежуточное видение другого способа бытия; способ бытия Бога подсказан нам в том месте, где речь идет о уподоблении бытия. Мы имеем в виду тяжкий диалог между Моисеем и Богом, когда Бог призывает Моисея исполнить свое назначение и возвратиться к Фараону, чтобы вывести народ из дома рабства.

Заметьте, что в этом месте Бог называет свое имя только оттого, что Моисей выказывает себя боязливым, нерешительным, уклончивым.

Бог сказал, что прослышал о страданиях Своего народа, что Он — Бог Отцов, Тот, Кто говорил с патриархом Авраамом, Исааком, Иаковом, что Он — обойденный вниманием Бог Культуры и памяти, о Котором следовало бы, как это, вероятно, и было сделано, поведать вам еще в детстве и в юности, Бог любящий, установивший Завет, заботливый, водительствующий и спасающий, который уже вашим предкам явил доказательство Своей действенной Любви. Можно ли требовать от Него большего? Неужели надо было еще выспрашивать имя — имя, совлекающее покровы с Сущего, непроизносимое и вызывающее страх и трепет? И вы только полюбуйтесь на изворотливость Моисея, который хочет выиграть время и заручиться кое-какими гарантиями… «И сказал Моисей Богу: вот, я приду к сыновьям Израилевым» (по приказу, полученному им от Бога) «и скажу им: "Бог отцов ваших послал меня к вам"» (Исх 3: 13). Бог отцов ваших, Бог, пославший меня, который есть забота и Провидение: вот истинное имя, и, вероятно, задавленный народ мог бы удовольствоваться сказанным. Однако Моисей напускает на себя встревоженный вид, да, несомненно, он и впрямь встревожен: «А они скажут мне: "как Ему имя?" Что сказать мне им?» (ИсхЗ: 13). Тут Моисей получает ответ, разъясняющий имя, по-видимому, связанное с «Элохим» в книге Бытия (2: 4): «… когда Господь Бог создал землю и небо»: