Внутренняя война - [15]

А информация тем временем попала в прессу. А. Винклер обрел имя — Алексис — и внешность — лицо чудесного юноши с густыми темными волосами, зелеными глазами и правильными чертами, талантливого ученика подготовительных курсов в вуз, у которого не было ни врагов, ни подозрительных знакомых. Он поселился в этой меблированной студии три недели назад, чтобы быть ближе к лицею во время подготовки к конкурсным экзаменам. Его родители внесли на его банковский счет скромную сумму, которой едва хватало на питание и покупку канцелярских принадлежностей. Он пользовался мобильным телефоном, у которого уже вышло четыре новых, более модных версии, а также компьютером средней ценовой категории. Оба обнаружились на его рабочем столе. Хороших друзей у него было достаточно, но он мало развлекался и упорно работал в надежде поступить в высшую школу гражданской или военной авиации. Эта мечта разбита: среди длинного перечня нанесенных мальчику увечий, которые можно будет по-настоящему оценить только спустя месяцы, а может быть, и годы, — практически полная утрата зрения правым глазом, что означает запрет управлять самолетом.

Эти подробности вызывали у Пакса такое сильное чувство вины, что он даже думал открыться кому-то из близких. Ему хотелось сочувствия, поддержки, слов о том, что ему не в чем себя упрекнуть, что вмешательство было бы самоубийством — не мог он встать на пути у такого зверя — и полиция наверняка прибыла бы слишком поздно… По мнению экспертов, которые на телевидении обсуждали дело за круглым столом, все избиение продлилось меньше десяти минут. Только кому открыться? Ему вспомнилось расхожее выражение: настоящий друг — это тот, кто при необходимости поможет вам «спрятать концы в воду». Вспоминая тех, с кем он проводил вечера, актеров и членов съемочной группы, встреченных на площадке, мимолетных подруг, он просто поразился своему одиночеству. А уж родственники! Бывшая жена его ненавидела, отец уже умер, а Кассандре сказать правду и вывалить все, что было на душе, — немыслимо. Оставалась мать, бодрая восьмидесятилетняя женщина, готовая поддержать его при любых обстоятельствах. Вот, значит, каково его нынешнее положение: пятьдесят лет с гаком, а кроме матери — и бежать не к кому. Это его добило окончательно.

Вскоре после его визита в полицию раздался звонок от Элизабет.

— Ты слышал про жуткое нападение? Психопат! И ведь все случилось в твоем квартале, Бют-о-Кай, возле площади Италии! В субботу!

— И что?

Элизабет даже осеклась, сбитая его агрессивным тоном.

— Да ничего хорошего! То есть наоборот: хорошо, что не ты ему подвернулся.

Может, она что-то знает? Он стал лихорадочно припоминать. В тот день он отключился от Гаспара и сказал Элизабет только о пробе на роль, не упомянув о том, что собирается заскочить к себе. Конечно, Элизабет — так же как его агент и его дочь — знает, где он живет, но пресса точный адрес не упоминала: то есть ни один из них не знает, что нападение случилось прямо в его доме. Пакс мысленно отчитал себя: успокойся, старина, ты трясешься, как прижатый к стенке преступник, но разве преступник — ты? Конечно, нет!

— Ужасно, что преступник еще на свободе, — добавила она. — Если он действует без мотива, где гарантия, что он не пойдет на еще одно преступление?

Этот разговор запустил механизм тревоги по новому руслу. До сих пор Пакс переживал за жертву и осуждал себя за невмешательство. Внезапно он понял, что опасность угрожает и ему. Если мельком увиденная мужская фигура — действительно преступник, то вполне вероятно, что тот тоже заметил его и воспринимает как досадного свидетеля. Час от часу не легче! У него началась настоящая паранойя, он вжимался в стены, беспрестанно оглядывался, вздрагивал при малейшем звуке в доме. По ночам ему снилось, что человек в черной маске подстерегает его в темном месте, набрасывается и хочет убить. Будильник обычно звонил как раз в тот момент, когда он готовился умереть и радовался смерти как избавлению, — так что даже долю секунды почти досадовал, очнувшись у себя в кровати целым и невредимым. Он-то надеялся, что достиг дна, а оказывался снова на краю пропасти.

А в следующее воскресенье мир рухнул: примерно в середине дня в Марселе зарезали двух девушек чуть-чуть постарше Алексиса Винклера, они просто стояли и болтали на залитой солнцем привокзальной площади. Две студентки — такие же прилежные, талантливые, красивые и добрые, как этот мальчик, два имени, которые добавились к длинному списку жертв, бередя еще не зажившие травмы от предыдущих кошмаров. В тот же вечер на концерте в Лас-Вегасе мужчина стал методично расстреливать толпу, раня и убивая десятки людей, которые прибавились к тысячам ежегодно гибнущих от пуль в Соединенных Штатах. Две недели спустя стало известно о двойном теракте в Могадишо: он унес более пятисот жизней. «Унес жизни» — это выражение возвращалось постоянно, словно смерть была поставлена на поток, словно речь шла о массовом производстве. И действительно, трагедии следовали одна за другой. Мир словно погрузился в необратимый хаос, журналисты бросали одно событие и хватались за другое, более свежее, более масштабное и зрелищное, более выгодное в подаче, более рентабельное.