Внутренний рассказчик. Как наука о мозге помогает сочинять захватывающие истории - [65]
На протяжении XIX века повествования о жизни рабов знакомили белых читателей с жизнью невольников в южных штатах Америки. Такие книги, как «Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского невольника», продавались десятками тысяч и стали мощным оружием в руках сторонников отмены рабства, в то время как бестселлер Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома», как говорят, послужил предпосылкой Гражданской войны в США. В 1960-е повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» погружала читателей в жизнь обычного заключенного одного из сталинских лагерей ГУЛАГа, вызвав потрясение у жителей коммунистического Советского Союза. В свою очередь, последователи Гитлера так боялись могущества книг, что сжигали их. То же самое делали сторонники Аугусто Пиночета и участники тамильских погромов 1981 года на Шри-Ланке[333].
Повествовательное перемещение меняет людей и таким образом меняет мир.
4.5. В чем сила историй
Мы все населяем чужеродные миры. В конечном счете каждый из нас томится в одиночестве в темнице собственного черепа, блуждая по своим неповторимым нейронным царствам, по-разному «видит» вещи вокруг и поэтому ассоциирует увиденное с разными воспоминаниями и по-разному испытывает страсть и ненависть. Мы смеемся над разными шутками, нас трогает разная музыка, мы «перемещаемся» в разные истории. Мы все находимся в поиске писателей, которые каким-то образом улавливают отдаленную мелодию терзаний нашего разума.
Если мы предпочитаем рассказчиков, чье происхождение и жизненный опыт схожи с нашими, то это потому, что в искусстве мы зачастую стремимся к той же связи, что ищем в дружбе и любви. Это совершенно естественно, если женщина предпочитает книгу, написанную женщиной, или представитель рабочего класса предпочитает близкий ему голос: такой сторителлинг всегда будет напрямую говорить с их восприятием, вызывая конкретные ассоциации.
Возьмите такое первое предложение: «Агент „Северокаролинского общества взаимного страхования жизни“ пообещал в три часа дня взлететь с крыши „Приюта милосердия“ и перенестись на противоположный берег озера Сьюпериор»[334]. Для меня, средних лет уроженца графства Кент, это вполне сносное вступление, но особого резонанса оно не вызывает – только отклик на поверхностные факты. Но читатели сходного с Тони Моррисон, автором этих строк, происхождения могут знать, что «Северокаролинское общество взаимного страхования жизни» было одной из крупнейших афроамериканских компаний в США, и к тому же основанной бывшим рабом. Моррисон также надеялась, что читатель прочувствует значение путешествия из Северной Каролины к озеру Сьюпериор, которое, как она писала, «подразумевает путь с Юга на Север – распространенное направление черной иммиграции в жизни и в тематической литературе».
Только потому, что книги о людях вроде нас самих лучше находят личный отзвук, мы не обязаны безвылазно сидеть в своих бункерах. Для того чтобы насладиться «Песнью Соломона» Тони Моррисон, не требуется неподъемный исторический или культурный багаж. Психологи изучили, как сторителлинг влияет на наше восприятие представителей «других» племен. В ходе одного исследования группе белых американцев показали ситком «Маленькая мечеть в прериях», где мусульмане изображены дружелюбными и понятными[335]. В сравнении с контрольной группой, смотревшей «Друзей», различные тесты выявили у них «более положительное отношение к арабам», причем эти изменения сохранились и через месяц, к моменту повторного тестирования.
Таким образом, истории – это и племенная пропаганда, и в то же время лекарство от нее. В романе «Убить пересмешника» Харпер Ли Аттикус Финч дает своей дочери совет. Ей «куда легче будет ладить с самыми разными людьми»[336], если она усвоит простой фокус: «нельзя по-настоящему понять человека, пока не станешь на его точку зрения… Надо влезть в его шкуру и походить в ней». Именно такую возможность дают нам истории. Таким образом они вызывают в нас сочувствие. Вряд ли можно найти лучшее лекарство от групповой ненависти, настолько естественное и соблазнительное для всех людей.
Иногда рассказчика, влезающего в чужую шкуру – человека другого гендера, расы или сексуальности, – обвиняют в своего рода воровстве: апроприации и незаслуженном извлечении выгоды из чужой культуры. Несомненно, решившийся на подобный творческий подвиг рассказчик имеет повышенные обязательства перед истиной. Но я не думаю, что он становится врагом мира, справедливости и взаимопонимания. Напротив, я опасаюсь, что это разгневанные им люди ведут к еще большему расколу между нами. Умные люди всегда будут способны сочинить убедительные доводы морали в защиту своих убеждений, но призывы оставаться строго в рамках своей группы кажутся мне не чем иным, как присущей шимпанзе ксенофобией.
