Внутренний рассказчик. Как наука о мозге помогает сочинять захватывающие истории - [30]

Каждому нормальному человеку свойственно видеть себя героем. Моральное превосходство[166] считается «удивительно мощной и распространенной формой позитивной иллюзии». Поддержание «позитивного нравственного самоощущения»[167] не только приносит психологические и социальные преимущества, но еще и улучшает наше физическое здоровье. Даже убийцам и домашним насильникам[168] свойственно нравственно оправдывать свои преступления, зачастую считая себя жертвами наглой провокации. Когда исследователи протестировали, насколько заключенные в тюрьмах преступники подвержены влиянию ложного ощущения героизма, то обнаружили, что полученные результаты почти не отличаются от обычных[169]. Заключенные полагали, что ряд просоциальных качеств, к примеру доброта и нравственность, развиты у них выше среднего. Было выявлено, впрочем, одно исключение. Отбывающие наказание в тюремном заключении за совершение однозначно противоречащих закону поступков все же согласились: уровень законопослушности у них не превышает средний показатель.

Бредовое ощущение героизма принесло миру больше страданий, боли и смертей, чем человек может себе представить. Мао, Сталин и Пол Пот были убеждены в своей правоте, равно как и Гитлер[170], чьи последние слова перед самоубийством звучали так: «Мир будет бесконечно благодарен национал-социализму за то, что я истребил евреев в Германии и Центральной Европе»[171]. И в самом деле, мозг даже самых рядовых нацистов во времена гитлеровской Германии автоматически порождал причины, морально оправдывающие их поступки. В ходе ранних этапов Холокоста обычные немцы среднего возраста призывались на помощь в истреблении евреев. Один из них, тридцатипятилетний слесарь, вспоминает: «Так получилось, что матери вели детей за руку. Мой сосед застрелил мать, а я застрелил ребенка, который был при ней, потому что рассудил тогда сам с собой, что, как ни крути, а без матери он все равно не проживет долго. Предполагалось, что это в некотором роде должно было успокоить мою совесть»[172].

Исследователи обнаружили, что насилие и жестокость вызваны четырьмя основными причинами: жадностью и амбициозностью, склонностью к садизму, завышенной самооценкой и нравственным идеализмом[173]. Расхожее мнение и шаблонные истории, как правило, считают доминирующими факторами жадность и садизм, но в реальности такие случаи ничтожно редки. Большинство злодеяний вызвано сочетанием завышенной самооценки и нравственного идеализма, создающих иллюзию морального и личностного превосходства.

В «Исчезнувшей» Гиллиан Флинн поступки антагонистки Эми Эллиот-Данн в некоторой степени спровоцированы ее патологически завышенной самооценкой. Она одержима идеей сфабриковать свое убийство и подставить мужа не просто из-за его романа на стороне, а из-за возможного вреда для ее репутации. Вот что Эми пишет в своем дневнике, узнав об измене:

Я уже слышала, будто наяву, новую сплетню из тех, что распространяются с огромной скоростью: Удивительная Эми, девчонка, которая никогда не ошибалась, позволила себе погрязнуть в нищете, потащилась в медвежью дыру, где муж бросил ее ради молоденькой. Как предсказуемо, как обыденно, как увлекательно… А что муж? Он теперь счастливее, чем раньше. Нет, я не могу этого допустить… Ради этого куска дерьма я изменила свою фамилию. Была Эллиот, а стала Данн, таковой и запомнит меня история. Скажете, это пустяк?

Вот так я начала работу над новым сюжетом, который поможет мне раздавить Ника за предательство. Я вернусь на прежнюю дорогу, которая ведет к совершенству. Я снова стану героиней, безупречной и достойной восхищения.

Мертвая Девушка будет всеобщей любимицей[174].

В «Силе и славе» Грэма Грина убедительно изображена связь ложного ощущения героизма и иллюзии морального превосходства. События, описанные в романе, разворачиваются во время гонений на католическую церковь в Мексике. Когда охотящийся на католиков кровожадный лейтенант полиции разглядывает фотографию разыскиваемого священника, сначала в дело вступают эмоции: «Что-то сродни ужасу охватило его». Затем в памяти возникает самооправдание, следом включается героическое повествование, которые совместными усилиями убеждают убийцу, что это он – оплот морали:

…вспомнилось детство, запах ладана в церквах, свечи, кружева, самодовольство священников и те непомерные требования, которые предъявляли со ступеней алтаря они, люди, не ведающие, что такое жертва. Старые крестьяне стояли на коленях перед статуями святых, раскинув руки, как на распятии. Измученные за долгий день работы на плантациях, они принуждали себя к новому унижению. Священник же обходил молящихся с тарелкой для пожертвований, брал с них по сентаво и корил за пустячные грехи, приносящие им маленькие радости, сам же ничем не жертвовал, кроме разве плотских утех. Но это легче всего, подумал лейтенант. Ему самому женщины были не нужны. Он сказал: «Мы поймаем его. Дайте только время»[175].

Персонаж, убежденный в своей правоте и превосходстве, наделяется чудовищной мощью. Многие крупные конфликты в произведениях выстроены вокруг столкновения двух пластов повествования, первый из которых обращает в героя протагониста, а другой – его главного соперника. Предельно искренние представления о нравственности каждого из них вступают в катастрофическое противоречие друг с другом. Их нейронным мирам не избежать схватки насмерть.