Внутренний рассказчик. Как наука о мозге помогает сочинять захватывающие истории - [28]

Но такие конфликты также позволяют протагонистам учиться и меняться. Пробираясь сквозь события сюжета, они преодолевают препятствия и совершают важные открытия. Эти препятствия и открытия зачастую обретают форму второстепенных персонажей, каждый из которых видит мир отличным от героя – и важным для истории – образом. Они пытаются вынудить протагониста посмотреть на мир их глазами. Столкновение с ними изменяет, пусть даже незначительно, нейронную модель действительности главного героя. Антагонисты, воплощающие в себе, возможно, еще более мрачные и обостренные формы недостатков героев, пытаются сбить их с пути. Точно так же союзники преподносят протагонистам ценный урок, зачастую олицетворяя собой новые формы существования, которые герою только предстоит понять.

Но прежде, чем свершится это драматическое преображение, нейронная модель протагониста всё еще будет казаться ему убедительной, даже когда она уже начнет трещать по швам: его способность контролировать мир начнет подводить, над ним станут собираться клубящиеся тучи трудностей и конфликтов, предвестники еще более мрачных последствий – все эти знаки герой будет лихорадочно игнорировать. Но затем вдруг что-то произойдет…

В хороших историях всегда есть своеобразный момент зажигания. Именно в это чудесное мгновение мы внезапно осознаём, что втянулись в рассказ: мы становимся внимательны, ощущаем напряжение, проявляем эмоции и включаем любопытство на полную катушку. Момент зажигания становится первым событием причинно-следственной цепи, которая в итоге вынудит героя усомниться в своих самых заветных убеждениях. Это событие сотрясает до основания их несовершенную теорию управления. Поскольку удар наносится в самое сердце их недостатков, поведение героев становится непредсказуемым. Они слишком болезненно реагируют или совершают непонятные поступки. Это служит подсознательным сигналом, что между персонажем и сюжетом промелькнула искра. Теперь история по-настоящему началась.

Поскольку теория управления персонажей все чаще подвергается проверке, которую не способна выдержать, герои, как правило, теряют контроль над происходящими по ходу истории событиями. Вызванная этим драматическая ситуация вынуждает их принять решение: исправлять свои недостатки или нет? И если да, то кем они тогда станут?

Модель реальности дворецкого Стивенса из «Остатка дня» – это Британия, век девятнадцатый. Ее основными добродетелями были достоинство и эмоциональная сдержанность. Модель твердила Стивенсу, что именно эти качества лучшим образом позволят ему держать под контролем окружающую среду: стоит вести себя с надлежащим достоинством и сдерживать свои эмоции, и ты будешь в безопасности и в конце концов получишь заслуженную награду. Именно такая теория управления определяла его личность.

И для своего времени и места она была вполне верна. Однако, когда мы только познакомились во Стивенсом, все уже было не так, как прежде. Влиятельность британской аристократии, которой служили Стивенс и его отец и которой он был обязан этими ценностями, сходила на нет, как и влиятельность Британской империи в целом. Для Стивенса главным практическим последствием этого становится смена работодателя: новый владелец Дарлингтон-холла мистер Фаррадей не английский лорд, а американский бизнесмен. Неожиданное изменение бросает вызов самой сущности Стивенса. Это классический момент зажигания.

В начале истории Стивенс пытается справиться с новым вызовом: Фаррадей не может позволить себе полный штат из четырнадцати сотрудников. Необходимость поддерживать дом в порядке силами только четырех человек приводит его к «ряду погрешностей при исполнении своих прямых обязанностей», которые ему досаждают. Однако прибытие его нового босса вызывает другую проблему, которая, кажется, озадачивает Стивенса еще больше: «незнакомство американского джентльмена с тем, что принято и что не принято в Англии». Особенно это касается склонности его нового работодателя «беседовать в непринужденных, шутливых тонах» – «предрасположенности к подтруниванию надо мной».

Это подтрунивание ставит Стивенса в высшей степени неудобное положение. Это прямой удар по его личности, убеждениям, теории управления. Прежде уважаемые люди таким не занимались. Так отношения не выстраивались. Это недостойное поведение. Оно разрушает эмоциональную сдержанность и сеет недопустимый хаос душевного тепла.

Однажды Стивенс пытается пошутить в ответ, но его шутка унизительным образом проваливается. Он выражает явное нежелание менять свои основополагающие убеждения, и его мозг, как и мозг любого из нас, предоставляет ему убедительные доводы не делать этого.

В свете этого вполне вероятно, что хозяин, подтрунивая надо мной, искренне рассчитывает, что я ему подыграю, а мою неспособность к этому рассматривает как своего рода служебное упущение. Я уже говорил, что эта проблема изрядно меня беспокоит. Однако боюсь, что подыгрывание не относится к тем служебным обязанностям, каковые я способен исполнять с воодушевлением. Приспособиться к новым обязанностям, исконно не входящим в круг моей деятельности, – еще куда ни шло по нынешним переменчивым временам, но подыгрывание и подтрунивание – это совершенно другая область. Начать с того, что никогда не скажешь наверняка: как раз сейчас от тебя и ждут этого самого подыгрывания. А о чудовищной вероятности промаха – отпустишь шутливое замечание и сразу поймешь, насколько оно неуместно, – и говорить не приходится.