Внутренние дела - [2]

Возможно, благодаря этой шутке, которая стала широко известна среди полицейских всех званий, а может быть, из-за того, что правая рука Стори лежала на груди, медный и серебряный браслеты очень бросались в глаза на темно-синем фоне его рубашки, патрульный Лестер Глеттер (первый коп[3], который приехал по вызову, поступившему из дома Стори, находящегося на Семнадцатой улице, между парком и Лексом) сразу же обратил внимание на браслеты, еще до того, как увидел, что у босса, распростертого на темно-красном персидском ковре в гостиной, в груди дырка, в том самом месте, где на рубашке вышита какая-то рептилия. И уже только после этого он заметил, что на правой руке босса отрезан средний палец. Этот палец ему вставили в рот.

«За что мне такое наказание?» — подумал Глеттер. Он был умен и честолюбив и понимал, что ничего хорошего для его карьеры это дело не сулит. Теперь его имя надолго будет связано с этим беспрецедентным несчастьем, и всю жизнь к нему будут приставать с вопросом: так это ты тот жалкий сукин сын, который поехал по вызову после того, как грохнули комиссара полиции? Теперь, куда бы он ни пошел, что бы он ни предпринял, за ним станут следить и делать всякие выводы.

* * *

Реакция молодого копа походила на реакцию Мэра Сидни Лайонса, узнавшего об убийстве Стори после того, как он прослушал все вечерние новости, из которых следовало, что главным событием дня накануне празднования 4-го Июля[4] являлся дождь. Рушились мосты, проигрывали местные спортивные команды, в городе распространялась эпидемия, цена на билет в кино стала равна стоимости меч-рыбы, театр был по-прежнему мертв; на городских улицах толпилось немало народа, но многие люди (к сожалению, именно те, которых вы бы предпочли иметь своими соседями) переехали в пригород; конкурирующие наркодельцы уничтожали друг друга средь бела дня, что в общем неплохо, если бы при этом не гибли прохожие; представители различных расовых, половых и возрастных групп, как обычно, обменивались колкостями; вновь избранные и назначенные представители власти плели интриги, обогащались и лжесвидетельствовали; и во всем, что происходило в этом гигантском городе, жители винили мэра. Однако они не могли обвинить его в том, что погода резко испортилась.

(А вдруг они предъявят ему такие обвинения? Лайонс только что получил сообщение от главного метеоролога — оказывается, есть и такая должность — о том, что раннее лето, начавшееся в этом году в марте, который был необычно теплым, может продлиться до октября. Правда, апрель выдался необычно холодным, зато май и июнь были очень жаркими. Да, иногда идет дождь, но толку от него мало: прохладней не становится. Возможно, за это несет ответственность мэр).

Трубку сняла Сильвия Лайонс, плевавшая на приказ мужа держаться подальше от телефона. Звонили из муниципалитета по горячей линии. У них не хватило храбрости сообщить женщине, в чем дело. Попросили позвать шефа. Сильвия, у которой в голове был только роман Шерли Маклин, сказала: «Это Дарлинг», имея в виду пресс-секретаря мэра Джорджа Дарлинга, после чего передала трубку мужу и вернулась к чтению книги.

— Слушаю, Джордж… Джордж?

Дарлинг рыдал, и пока он не взял себя в руки, перед внутренним взором Лайонса промелькнули видения ужасных катастроф: рухнул Бруклинский мост, в туннеле, соединяющем Мидтаун с Квинс, образовалась трещина, Вуди Аллен[5] переехал в Лос-Анджелес. Может быть, одна из его дочерей (у него их было пять, что помогло ему одержать победу на выборах над своим соперником-холостяком) снялась в порнографическом журнале?

— Джордж, в чем дело, черт возьми?!

Дарлинг глубоко вздохнул и с трудом проговорил:

— Стори мертв, сэр. Его убили, выстрелив прямо в сердце. Это случилось около семи часов, мне кажется. Слуга вернулся с выходного в дом номер 119, где жил Стори, и обнаружил труп. Миссис Стори и их дочь сейчас находятся в Хэмптоне. Стори прибыл в город вчера, чтобы принять участие в теледебатах. За женой и дочерью уже послали полицейский самолет.

Лайонс готов был рассмеяться. Это ведь шутка, не так ли? Первого апреля, в день дурака, Дарлинг нарисовал фломастером на лбу уснувшего после ленча мэра дурацкую рожицу. Он шутник.

— Джордж, я же смотрел новости по телевизору.

— Уолш и Амато сумели попасть в дом номер 119 только после десяти часов, — сказал Дарлинг. — Начальник полицейского участка никому не сообщал о том, что произошло, до десяти часов, так что в вечерние новости сообщение об убийстве не попало. Через полчаса по телевизору покажут репортаж с места событий. Севен говорит, что они будут освещать это событие всю ночь, пока не начнется передача «С добрым утром, Америка!». Мне кажется, тебе следует немедленно отправиться в дом Стори и сделать заявление для средств массовой информации там, а не в муниципалитете. Гриняк уже поехал туда. Я ничего не говорил представителям прессы, но полагаю, что он приступил к исполнению обязанностей комиссара полиции.

Дарлинг сделал паузу, чтобы отдышаться. Он также надеялся услышать от шефа подтверждение своих предположений относительно Гриняка, но Лайонс думал о передаче «С добрым утром, Америка!», о доме Стори и об Уолте Шинамато. Он не мог понять, почему дом номер 119 по Семнадцатой улице стал почти равнозначен муниципалитету. Ладно, все ясно. Это, наверное, произошло благодаря модным журналистам, типа этой Энн Джонс из журнала «Сити». Именно там появилась статья под заголовком «Дворец полиции в доме номер 119». Ему все это не нравилось.