Внуки королей - [65]

Все окружающее казалось нам каким-то призрачным, пришедшим из старины, но наше общество в машине было вполне современным. Рядом со мной сидит, молча оглядывая местность, Диалло Бакара, губернатор Гао. Его административный округ охватывает весь северо-восток республики Мали, излучину Нигера, Сахару и сахель — малонаселенные или совсем незаселенные земли, область, равную по величине Франции. С тех пор как мы стали гостями в его доме, разговоры за столом ведутся о воде, о кочевых племенах и табунах, а также о Гёте, Горьком и Ромене Роллане, о трагизме и величии африканского прошлого. Губернатор — образованный, энергичный мужчина, большой знаток французской, советской и немецкой литературы, человек, который разбудил старый Гао. В городе готов к первым соревнованиям большой стадион, чьи стены были воздвигнуты за одно-единственное воскресенье тысячью добровольных рук. Недалеко от него уже воткнута в песок табличка: «На этом месте будет построено здание партийной организации». Губернатор неисправимый реалист. «Чего нам не хватает, так это опыта ведения освободительной борьбы, какую, например, пришлось вести Вьетнаму. Нам удалось достичь независимости на крыльях международного движения за независимость!»

Губернатор пригласил нас поехать в сахель. Еще раньше мы рассказали ему о встрече с туарегом и попытались узнать — подробности об этом удивительном народе. Возможно, он организовал эту поездку — с тем, чтобы ответить на наши вопросы. Мы не узнали губернатора, когда ранним утром он появился перед нами: сегодня он надел белый тюрбан, завязал также и рот, чтобы предохранить его от зыбучего песка. Свое место рядом с шофером он уступил моей жене:

— Это по праву ваше место, мадам.

Мы едем сзади на жестких скамьях, против нас трое полицейских из охраны: ружья они держат между колен, сидят молча и прямо, как это приличествует в присутствии губернатора. Я предложил им сигарет, чтобы они стали вести себя проще и смогли снять повязки со рта; мне хотелось видеть выражение их лиц. Два черных лица, добродушные, приветливые, с некоторым оттенком официальности, рядом с ними — светло-коричневое. Это лицо, с тонкими чертами, принадлежит туарегу. Солдат будет нашим переводчиком у кочевников.

— Почему вы взяли ружья? — спрашиваю я, как бы невзначай. Мне было немного не по себе, когда я смотрел на винтовки. Многое еще осталось здесь от старой межплеменной вражды: туареги, как говорят, еще и сегодня живут по обычаям средневековья; строгие мусульмане, фанатичные и воинственные, в прошлом они часто убивали черных крестьян на Нигере, воровали их скот, грабили рынки, угоняли в рабство юношей.

— Месье спрашивает относительно ружей? Может быть, убьешь газель или дрофу-дудака на лету. Кто может знать утром, что случится вечером? — звучит ответ полицейского.

— Вы боитесь каких-нибудь трудностей там, у туарегов, господин губернатор?

— Вы так думаете? — отвечает он и не дает мне времени возразить. — Правильно. Ведь раньше туареги были рыцарями и разбойниками, причем совмещали в себе оба качества. Вам знакомо понятие «кровная месть»? Не знаю, к чему оно было бы более применимо, если не к существовавшим в африканском прошлом отношениям между самыми северными черными африканскими народами и туарегами.

Еще недавно, объясняет губернатор, туареги владели черными рабами, белла, потомками некогда украденных или купленных на рынках жителей Нигера. Со времени освобождения Мали белла стали такими же свободными гражданами республики, как и туареги. Французы попытались спровоцировать кочевников против правительства в Бамако. Они говорили им: вы действительно хотите, чтобы ваши рабы управляли вами? Но здесь французы просчитались. Их тактику было нетрудно разгадать — раздробить силы африканцев любой ценой, использовать все средства против африканской свободы. Неоколонизаторам мерещилась республика туарегов, беспомощное государство, которое можно было бы легко подчинить. Но им самим пришлось испытать последствия собственной неудавшейся пропаганды. Туареги объявили себя сторонниками правительства в Бамако, потому что это было свое, африканское правительство.

Ландшафт сахеля постоянно повторяется. Колючий кустарник — это последняя живая зелень, отсюда начинается безмолвие Сахары. «Сахара» — тоже арабское слово, означающее «пустота, ничто»[11]. Редкий ковыль, и ничего больше, кроме песка да встречающихся то здесь, то там следов помета между отпечатками копыт. И все же даже в пустыне есть животные: верблюды и козы объедают крошечные листочки колючих кустарников и делают это так ловко, что даже не ранят себя о твердые, как сталь, колючки. Верблюды, козы, иногда попадается стадо ослов.

Шофер возбужденно показывает налево и делает разворот — перед нами, в плоской низине, резвится стадо зебу. Оно принадлежит туарегам. Как мог шофер так безошибочно приехать сюда? Возвышаются шеи верблюдов над горбатыми спинами зебу. Черные пастухи кожаными мешками набирают воду из колодцев. Тысячи копыт утрамбовывают песок, сплошь покрытый пометом животных. Мы как будто попали на выгон севера Германии. Скот окружает пастухов, верблюды тянут длинные шеи за водой, животные ревут от жажды. Мускулистые пастухи, одетые в темные лохмотья, поворачивают головы, оглядывая нас, но в то же время продолжают работать. Под кустами, в нескольких шагах от нас, завернувшись в одеяла, спят черные белла и их жены. Губернатор подходит к пастухам, подает каждому руку, перебрасываясь несколькими словами.