Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - [5]

За спиной ворочалась толпа. Словно детский страх ожил, вернулся — и встал, стоглавый Тифон, у дома Спартака. Мальчик чувствовал себя голым. Он и был голым — одежда осталась в палестре. Затылком, кожей, мурашками, бегущими вдоль хребта, Амфитрион чуял — деда боятся все, от мала до велика. Любят, ненавидят, восторгаются или проклинают — каждый боялся Персея больше Зевсовых молний, потому что молнии далеко.

— Ничего, — выдохнули в толпе, и стало ясно, что один тиринфянин пересилил страх. — Ничего, Истребитель[9]… И с тобой будет, как с Ликургом Эдонянином. Дай время…

Клещи на ухе разжались. Рядом с Амфитрионом взвихрился смерч — тысячекратно страшней того, что мёл недавно за воротами. Наверное, все случилось так: не прекращая движения, не сбившись с шага, Персей присел, подхватил с земли камень — и с разворота, странным образом припав на колено, ударил камнем в толпу. Бросил? — нет, ударил, как если бы камень был продолжением тела, летучим кулаком героя. А может, Убийца Горгоны просто крутанулся волчком, дав угрозе скользнуть мимо себя, подхватывая ее на лету, уплотняя, обращая слова в камень, в медь, в разящий сгусток, изменяя траекторию угрозы — и вбивая ее в рот, произнесший крамолу. А может, все произошло иначе. Амфитрион ничего не заметил, и лишь вопль, ножом рассекший толпу, резанул слух мальчика. Он обернулся, видя, как люди торопливо расступаются, оставляя лежать на земле человека с лицом, залитым кровью; несчастный хрипел, держась за голову, сучил ногами, и никто не спешил помочь ему, перевязать, дать воды, наконец — ведь жители Тиринфа знали: это безумец, угрожавший Персею, лежит и умирает на глазах у всех, потому что Истребитель не знает пощады — и не знает промаха.

— Пойдем, — сказал дед.

Они ушли, не оборачиваясь.

3

Домой возвращались поодиночке. До первого поворота дед шел впереди, заложив руки за спину, и хрипло напевал — вернее, бормотал себе под нос любимое: «Хаа-ай, гроза над морем, хаа-ай, бушует Тартар…» За поворотом он прервал бормотание и велел:

— Бегом в палестру за тряпками…

Мальчик отметил, что наг, как при рождении. Единственной одеждой ему служило масло, которым он умастился перед уроком борьбы, да песок, в котором Амфитрион вывалялся от души, мутузя приставучих Спартакидов.

— Догонишь меня у Щитовых ворот. Ждать не буду.

Персей еще не закончил, как внук уже припустил прочь. То, что дед ждать не будет, означало шанс избежать взбучки за самовольный уход из палестры. Если Амфитрион успеет сбегать за одеждой и взлететь на холм, прежде чем суровый басилей войдет в ворота… Такое случалось не впервые, и никогда задания деда не были легкими. Мальчик мчался, как ветер, как южный Нот, несущий в низины влажный туман, — а хотелось стать северным Бореем, сокрушителем деревьев. Танец вакханки дышал в затылок, подгоняя. Память милосердно переплавляла страх в историю, которую срочно надо рассказать кому-нибудь — отцу, матери, первому встречному; если промолчать, история вырастет и разорвет тебя, как гиганты рвали чрево матери-Геи, выходя наружу.

— Чумной! — охнула старуха-прачка. — Зенки протри…

Амфитрион чуть не сшиб ее. Извиниться? — это означало потерять драгоценное время. Далеко обогнав хромые угрызения совести, мальчик ворвался в безлюдную палестру, схватил хитон и сандалии — быстрей! обратно! Скорый на ногу дед, небось, уже на подходе… Одеться он и не подумал. Нагота мало смущала Амфитриона, с детства привыкшего к состязаниям атлетов. Родился мальчик в Микенах, прожив там до пяти лет, и по сей день путался, считая родиной скорее Микены, чем Тиринф. Микенцы же, упрямые гордецы, не ждали, пока басилей выстроит им стадион — что ни день, спорили между собой бегуны, борцы, дискоболы… Персей поощрял дух соперничества. Основатель микенской крепости, Убийца Горгоны в эти годы изменил Тиринфу, руководя перестройкой дворца и прокладкой дорог, связывавших Микены с двумя заливами, Крисейским[10] и Арголидским. Персея в его трудах сопровождали два старших сына: Алкей, отец Амфитриона, и Электрион, которого Персей, вернувшись в Тиринф, оставил на микенском троне.

В Тиринфе мальчик впервые обнаружил, что боязнь деда начала перерождаться в любовь.

Он бежал по северному склону, желая сократить путь. Тропинка путалась в камнях, траве, багряных вспышках маков. Босые ноги мелькали так, что не уследить. Забирая к востоку, Амфитрион хорошо видел башни и бастионы нижней цитадели, где жители города могли укрыться в случае осады. На галерее стояли дозорные; хохоча — аж сюда слышно! — они указывали на мальчика. Умерив бег, Амфитрион сделал в их адрес неприличный жест — и укорил себя за потерю времени. Хохот на галерее усилился, дозорные замахали копьями, делая вид, что собираются метнуть их в дерзкого. Отсмеявшись, младший в карауле взял пустой мех для воды и стал спускаться по внешней лестнице к роднику.

Выровняв дыхание, Амфитрион прибавил шагу.

— Хаа-ай, Тифон стоглавый, Зевс-Кронид язвит дракона…

Он успел. Дед еще только шел по Коридору Смерти, а внук уже догнал его и поплелся рядом, стараясь не показать усталости. Дед замолчал, даже петь бросил; и внук молчал. Ну, пыхтел, не без того. И огорчался, слыша в дедовом молчании упрек. Так они миновали ворота, Большие и Малые Щитовые, разделенные предвратием и наружным двором, и вошли на территорию дворца.