Внук Донского - [23]

— Яко скот есмо дельма них.

Появился мужичок с крупными чертами лица и с пышной каштановой бородой, одетый в серую порть. Почему-то я сразу на него подумал, что кат. Наверное, по равнодушному взгляду вивисектора, расчленяющего живую плоть, и по обильно забрызганной каплями крови порти. Он велел нам троим раздеться догола и прицепил каждого ошейником через цепь к скобам в стене. Другой мужик принес одну кадку с водой, а другую порожнюю, по-видимому, для туалета. Кат велел гудцам помочиться на мою раненную ногу и потом замотал её посконной тканью. Пока мы намывались и опорожнялись, в помещение зашли два хмурых козлобородых дьяка. Один из них стал меня осматривать и озвучивать внешние приметы, другой записывать сказанное на бумаге. Во все щели лазил, придурок вонючий. Пальцы грязные в рот засовывал. Брр, чуть не блеванул.

Дьяки вышли, но где-то через полчаса снова возвратились в сопровождении одноглазого уродца. Нашу троицу предупредили, что пока будут допрашивать легко, но если станем запираться, то кат покажет своё искусство. Дьяки приступили к делам с меня. Один из них зычно прочитал из бумаги:

— Доводная грамота на холопа течного, се рекомах Димитрием. Доводностьем требно сведати истиноречённое имя холопа, и владетеля оного, и пособителей в течьбе. Писано шесть тысяч девятьсот тридесять осьмого года от сотворения мира, второго дня ревуна.

Какого лешего я высунулся из своей комфортной благородной раковины? Острых впечатлений захотелось? Вот и огребай их, дубина стоеросовая, полной лопатой. Не успел попасть в другую эпоху, как крупно вляпался в проблемы. Ещё не хватало в рабство попасть к какому-то толстопузому самодуру. Пора признаваться им, кто я есть на самом деле, только бы наедине остаться с сыскарями, без гудков.

— Холоп течный, нареки ся истинное имя? — обратился один из дьяков ко мне.

— Димитрием наречён, и я не беглый холоп.

— Добре, аще не холоп ты, идеже теи родичи? Кои ремесла оне промысляша? — спросил другой.

Я запнулся под торжествующие взгляды дознавателей.

— Я буду говорить только наедине с вашим главным, — мотнул головой в сторону одноглазого.

Мощный удар по рёбрам вызвал сильнейшую боль. В глазах всё потухло.

— Зело не бей его, Прокл. Малец утый, сморится паки, — услышал укоризненный хрипловатый голос одноглазого.

Врезал мне подскочивший сбоку как-то незаметно кат. Прыткий подлюка.

— Значит, не хочешь признаваться? — насмешливо спросил одноглазый.

— Сами назовитесь. Я не знаю, с кем разговариваю. Вдруг вы тати все тут собрались, волки позорные. Добрыми рядцами только прикидываетесь, — вырвалось у меня.

— Всыпь ему три десятка, токмо не кнутом. Калечить товар не требно, — распорядился одноглазый.

Кат повалил меня на сено, уложив ничком. Посыпались жгучие, нестерпимые удары по всему телу. Я на злости собрал всю волю в кулак и не проронил ни единого звука.

— Ишь ты, злосердый раб. Знамо многажды сечьбу ял, — заметил один из дьяков.

Голос раздавался откуда-то издалека. Я лежал, боясь шевельнуть хоть одним мускулом. Болело всё, что только могло болеть. Дьяки тем временем приступили к допросу Мирона и Трени. Парней долго расспрашивали об их происхождении, где бывали, где подверглись избиениям, как со мной повстречались, почему моё имя в тамгу не вписано. Путали, сбивали с мысли, ловили на противоречиях. Ребята отвечали спокойно и уверенно, так как им не требовалось лгать. Рассказали всё как есть и что до сегодняшнего дня меня не знали. Дьяков их ответы явно не устраивали. Они требовали признаться в укрывательстве холопа, что по законам этого времени каралось огромной вирой в пользу княжеской казны, которую они никогда не смогли бы выплатить, а значит, стали бы закупами с перспективой потерять всё права и свободы, превратившись в холопов.

В скором времени плеть полосовала спины и задницы сначала Мирона, потом Трени. Ребята брали с меня пример и мужественно переносили порку. Сдались на калёном железе. Вернее, Мирон признался, боясь за своего брата.

Одноглазый поднялся и торжествующе произнёс:

— Мною, доводным боярином Кириаком Единцом, сведано, иже гудец Мирон Рак и гудец Треня Заяц, в добром промысле тамгой крепены, вины ялы обоя в тайстве отрока тёмны, на холопа поречаху. Сим довожу вины их на суд княжескы. По отроку тёмну, поречах на холопы, доводы не сыснах. Посему понове их искати и держати сего в узах. Таже ряд состряпати и на суд княжий порядити вкупе с сеим человеком.

Дьяки и боярин ушли. Мне хотелось только лежать и предпочтительно ничком. Мою задницу назвать мягким местом мог теперь только безумец.

— Яко ся чуе, Митрие? — подал голос заботливый Мирон.

— Как чёрт на исповеди, — прокряхтел ему, — А суд княжий когда будет?

Спросил на всякий случай, но Мирон знал:

— По соботе сие деют.

Также стало понятно, что судить будут только гудцов. Вернее, засуживать на основании выпытанных признаний. Меня, скорее всего, будут домучивать, чтобы я признался в холопском экскейпе, тем самым порушив основы феодального права. Будет ли суд и когда, ещё вопрос. Пора кончать эту новую редакцию "Принца и нищего" в одном флаконе и совершить сеанс саморазоблачения с возвращением самого себя себе.