Внук Донского - [14]

Я не совсем понял последние выражения старика, пока передо мной не выросли два дюжих амбала. Поговорил, что уксуса напился. Чего только Димон находил раньше в общении с этим старцем? Эх, знать бы заранее, что здесь происходило, не влип бы по самое небалуйся. Нет, меня совершено не прельщала перспектива торчать здесь сорок дней с садомазо программой и с возможной перспективой попасть на костёр. И чтобы я позволил себя кому-либо пороть?

Меня вели куда-то по длинным запутанным коридорам деревянных строений. Боевые монахи, успокоенные моей худобой и покладистостью, ослабили захват. На одном из поворотов я с силой лягнул ногой в сокровенности левого амбала и сделал так, чтобы он повалился на другого. Ого, и в этом времени тоже применяют ядрёные словечки. Я рванул с места во все лопатки.

Весь взбудораженный произошедшими со мной событиями, мчался на выход из святых хором, уворачиваясь от воняющих чем-то смрадным идущих навстречу монахов. На очередном повороте влетел в объёмистый живот здоровенного бородача.

— Камо рыщешь борзо, лепы мой отроче Димитрие, ног под сей не чуя? — не обидевшись, поприветствовал он меня.

Я промямлил извинения и приготовился бежать дальше.

— Вонифатий я, княжич. Смиренны хранитель библей. Негли запамятовал? — огорчился монах.

Хотелось поскорей покинуть этот вонючий рассадник мракобесия, но и пообщаться с библиотекарем не помешало бы. Надо бы всё же понять, кем был мой Димасик, чтобы синхронизировать своё с ним поведение. Плясать, так сказать, от определённой печки. Оказалось, что отрок проводил с отцом Вонифатием много времени, обсуждая устройство мира, биографии святых и разных великих деятелей. Не таким уж дурачком был мой предшественник, как считали окружающие, если вопросами мироздания задавался.

Оглянулся назад. Преследователи, кажется, отстали. Мы с Вонифатием вместе устремились в библиотеку. В просторном зале деревянного строения работало за конторками и бродило несколько служек. Кто это придумал располагать книги в пожароопасном месте? Не сказать, что количество фолиантов впечатляло, но для своего времени это было что-то необычное. Кроме наиболее часто встречающихся пергаментных книг, здесь хранились также скрученные в тубы папирусные экземпляры и бумажные либеры из имперских земель.

— Отец Вонифатий, могу я с тобой наедине поговорить? — обратился я к благожелательному мужчине.

Монах моментально среагировал и молча направился в уединённый кабинет, скорее, келью. Аскетичную обстановку создавали там только три элемента: ложе, маленький стол, киота с иконами в углу и висячий шкаф, который представлял собой скопище полок, набитых книгами. На столе скучал кувшин с чем-то жидким внутри. Всё это как-то не соответствовало округло-жизнерадостному облику хозяина. Вонифатий усадил меня на ложе рядом с собой и нетерпеливо спросил:

— Иже ты, Димитрие, хотел ми поведати отай?

— Спросить хочу, отче, каким я был раньше? Сам же знаешь, что болел я тяжко. Многое из памяти ушло, а спросить у других боязно. Безумным снова посчитают. О матери и братьях моих расскажи. О ссоре отца с сыновьями. В общем, всё важное о моей семье.

Говорил с библиотекарем долго. Он на всякий случай решил мне описать общую ситуацию с княжествами и с Русью всей. Чувствовалось, что ему нравилось говорить на разные исторические темы.

Мой род проистекал от той ветви Рюриковичей, которая прославила себя ратными подвигами Александра Невского и радениями Ивана Калиты. Натикало моему телу тринадцать с лихвой лет. Скоро четырнадцать где-то в конце октября предстояло праздновать. По матери Анастасии я из смоленского княжеского дома происходил. Она уже восемь лет как умерла. Братья старшие Василий и тоже Димитрий от отца отвернулись и сидят по своим уделам в Рузе и в Вышгороде. Теперь эти двое поддерживали отцова врага — отрока Василия Московского, перейдя к нему вассалами со всеми своими землями.

По наущению своей матери, вдовицы Софьи сей отрок трон великого княжения захватил, старину порушив. А по тому праву не он, а его дядя, то есть мой отец, должен на великом княжении сидеть. Батя в Орду ехать хочет к царю Мехмету. Надеется отсудить исконные права у племяша.

Этот момент для меня был не совсем понятен. По истории обычно наследовал трон старший сын. И князь Василий был в своем праве, как старший сын умершего князя Василия II Дмитриевича. Однако на Руси с рюриковых времен существовал иной порядок наследования — "по старшинству". Так называемое лествичное право. Старшим в роде признавался не сын государя, а самый старший по возрасту родственник, обычно следующий брат. И так далее, до тех пор, пока старший сын умершего старшего брата не превзойдет возрастом всех остальных. Когда уходили на тот свет все братья колена, трон обычно занимал представитель старшей ветви. На новом колене наследование протекало только внутри своего куста. Линии двоюродных братьев практически выключались из наследования. Так возникали рода "молодших братьев", "княжат". Это право позволяло избежать случаев, когда на троне оказывались малолетние недоумки, или недееспособные по болезни лица. Женщинам даже мечтать не стоило оказаться в этом списке. С другой стороны, какой родитель не захочет потрафить своему отпрыску, передав трон напрямую вопреки исконному порядку. Привычный по истории и устоявшийся в более позднем времени порядок престолонаследования назывался салическим правом.