Внук доктора Борменталя - [2]

Борменталь оставил пса и не спеша, походкой хозяина, направился к крыльцу. На ходу отмечал, что нужно будет поправить в хозяйстве, где подлатать крышу сарая, куда повесить летом гамак, хотя приучен к деревенской и даже дачной жизни не был и мастерить не умел. Мечтал из общих соображений.

Он возник на пороге с капустным мячом в портфеле, посреди переездного трам-тарарама, с которым вот уже неделю не могла справиться семья. Среди полуразобранных чемоданов и сдвинутой мебели странным монстром выглядел старинный обшарпанный клавесин с бронзовыми канделябрами над пюпитром.

Жена Борменталя Марина и дочка Алена пятнадцати лет разом выпрямились и взглянули на Борменталя так, как принято было глядеть на входящего последнее время: с ожиданием худших новостей.

Однако Борменталь особенно плохих новостей не принес и даже попытался улыбнуться, что было непросто среди этого развала.

Обязанности глашатая неприятностей взяла на себя Марина.

— Митя, ты слышал? Шеварднадзе ушел! — сказала она с надрывом.

— От кого? — беспечно спросил Борменталь.

— От Горбачева!

— Ну, не от жены же… — примирительно сказал Борменталь.

— Лучше бы от жены. Представляешь, что теперь будет?

— А что будет?

— Диктатура, Митя! — воскликнула Марина, будто диктатура уже въезжала в окно.

— В Дурынышах? Диктатура? — скептически переспросил Борменталь.

Алена засмеялась, однако Марина не нашла в реплике мужа ничего смешного. По-видимому, отставка министра иностранных дел волновала ее больше, чем беспорядок в доме. Она направилась за Борменталем в спальню, развивая собственные версии события. Дмитрий не слушал. Принесенный кочан волновал его воображение. Он прикидывал, как уговорить Марину приготовить из этого кочана что-нибудь вкусное. Жена Борменталя к кухне относилась прохладно.

Борменталь начал переодеваться, причем специально выложил кочан на видное место, прямо на покрывало постели, и время от времени бросал на него выразительные взгляды. Однако Марина не обращала на кочан решительно никакого внимания.

Внезапно раздался шум за окном, потом стук в дверь. В дом вбежала медсестра Дарья Степановна в телогрейке, накинутой на несвежий белый халат.

— Дмитрий Генрихович, грыжа! Острая! — сообщила она.

— Почему вы так решили? — строго спросил Борменталь.

— Да что ж я — не знаю?!

— Дарья Степановна, я просил не ставить диагноз. Это прерогатива врача, — еще более сурово сказал Борменталь, снова начиная одеваться.

— Пре… чего? Так это же Петька Сивцов. Привезли, орет. Грыжа, Дмитрий Генрихович, как божий день, ясно.

Борменталь вздохнул.

— Вот, Мариша, — обратился он к жене. — Грыжа, аппендицит, фурункулез. Вот мой уровень и мой удел! А ты говоришь — Шеварднадзе!

Морозным декабрьским утром доктор Борменталь, уже в прекрасном расположении духа, выскочил на крыльцо, с наслаждением втянул ноздрями воздух и поспешил на службу.

— Привет, Дружище! — бросил он собаке, проходя мимо конуры.

Дружок проводил его глазами.

Борменталь, засунув руки в карманы пальто, быстрым шагом прошел по аллее парка мимо бронзовых бюстов Пастера, Менделя, Пирогова, Павлова и Сеченова, поставленных в ряд, и вышел к фасаду обветшавшего, но солидного деревянного строения с крашеными облезлыми колоннами по портику. Посреди круглой клумбы возвышался памятник пожилому бородатому человеку в котелке, стоявшему с тростью на постаменте. Рядом с бронзовым человеком из постамента торчали четыре нелепых обрубка, по виду — собачьи лапы.

Борменталь бросил взгляд на памятник, на котором было начертано: «Профессору Филиппу Филипповичу Преображенскому от Советского правительства», и легко взбежал по ступеням к дверям, рядом с которыми имелась табличка Центральной районной больницы.

На аллее показался глубокий старик с суковатой палкой, одетый в старого покроя шинель с отпоротыми знаками различия. Он шел независимо и грузно, с ненавистью втыкая палку в замерзший песок аллеи. Проходя мимо памятника профессору Преображенскому, сплюнул в его сторону и произнес лишь одно слово:

— Контра.

Старик заметил, что вдалеке с шоссе, проходящего вдоль деревни, сворачивает к больнице красный интуристовский «Икарус».

— Опять пожаловали… — злобно пробормотал он и, отойдя в сторонку от памятника, принялся ждать гостей.

«Икарус» подкатил к памятнику, остановился. Из него высыпала толпа интуристов во главе с гидом-переводчицей, молоденькой взлохмаченной девушкой в короткой курточке. Переводчица мигом собрала туристов возле памятника и бойко затараторила что-то по-немецки. Туристы почтительно внимали, озираясь на окрестности деревенской жизни.

Старик приставил ладонь к уху и слушал, медленно наливаясь яростью.

— По-русски говорить! — вдруг прохрипел он, пристукнув палкой по земле.

Туристы с удивлением воззрились на старика.

— Я… не понимаю… — растерялась переводчица. — Это немецкие туристы. Почему по-русски?

— Я знать должен! Я здесь командую! Перевести все, что говорила! — потребовал старик, вновь втыкая палку в землю.

— Я говорила… Про профессора Преображенского… Что, несмотря на многочисленные приглашения из-за рубежа, он остался на родине. Правительство построило ему этот институт…