Внучка панцирного боярина - [119]

Между тем Антоний Олендзский расставшись с Жебровским в Сенненском уезде, по-видимому в фольварке Мальцах, поехал далее в Могилёвский уезд, и приютился у помещика Черниховского в Булатах. Венцлавович, сын владельца имения Самсоны, и мировой посредник Позняк были ревностные подготовители мятежа в Могилёвском и северной части Быховского уездов. Венцлавович, который в доме отца не мог принять желанного гостя, приезжал к Антонию ежедневно и возил его по помещикам. Могилёвские ревнители поднесли довудцу богатый золотом шитый кунтуш, который смуглый молодой Олендзкий не снимал потом с плеч, вероятно находя его к лицу. По возвращении Позняка из Литвинова, куда он ездил на поклон к воеводе, Олендзский 20 числа поехал к нему в фольварк Василевку, а оттуда они вместе заехали к помещице Гребицкой в Скляново. Наслушавшись там вновь привезенных Познаком из Литвинова вестей, довудца возвратился домой в наилучшем настроении духа.

Перед отъездом на место сбора, паны собирались по соседству партиями, под предлогом охоты. У Венцлавовича собрались 21-го апреля сам довудца и человек двенадцать его сподвижников, в числе которых были три молодых артиллерийских офицера, убежавшие из Могилёва: Корсак и два брата Манцевичевы^{23}, наэлектризированные своею матерью. На другой день в трех повозках они поехали к Маковецкому в фольварк Черноручье, где застали ужечеловек 30 гостей.

Место сбора было назначено в черноруцком лесу, почему и шайка Антония была названа черноруцкою. Паны с разных сторон, по одной и по две повозки, направлялись в лесу к месту называемому Макаровым Кругом. Не доезжая его, для безопасности, отправляли людей обратно, а далее шли пешком; для обоза был назначен Черноруцкий фольварк. На Макаровом Кругу пулкувник Антоний, в золотом шитом кунтуше, вечером принял команду, поверил присутствующих, и на ночь вся компания человек до 100 отправилась в фольварк Черноручье к помещику Маковецкому, где был готов ужин и хозяин встретил их на крыльце с хлебом и солью.

23-го рано утром, надев свой кунтуш, Антоний со всей шайкой отправился в соседнюю от Черноруцкого фольварка деревню Новоселье и велел крестьянам собираться. Был праздник Юрьев день. „Чи чули (слыхали ли) вы новину? — сказал он им. — В этом году будет у вас Француз, мы прочитаем вам бумагу от царя, но не вашего, а польского, который идет воевать за вас. Слушайте: от нынешнего дня вы не обязаны служить пригон, уничтожается также акциз на водку и на соль. На выкуп не давайте ни гроша. Эта земля вся ваша и детей ваших. Рекрут у вас насильно брать не будут, разве только по собственной охоте. Рекруту будет пенсии в сутки 25 грошей, 4 фунта белого хлеба и 1½ фунта мяса. Вот ваши бабы ходят босы, а у нас посмотри" (при этом он, раскрыл плащ, показал свой расшитый золотом кунтуш).

После Антония говорил мировой посредник Позняк. „Вот, ребята, мы писали, писали, — сказал он им пророчески, — и вся наша работа в один день пропала, теперь будет совсем другое". Крестьяне смотрели выпучив глаза на эту комедию. Антоний скомандовал построившейся шайке „марш", и спросив на прощанье крестьян, поняли ли, что он им говорил, отправился с шайкою в фольварк Франкулин Осипа Позняка.

Крестьяне действительно поняли в чем было дело, и по уходе шайки, послали к становому нарочного сказать, что явились мятежники и отправились по Друцкой дороге.

В Франкулине шайка осталась лишь несколько минут: дано было знать, что едет исправник с казаками. „Поспешайте, поспешайте! — раздавалось в шайке, — Исправник наедет". В деревне Полковичах, когда шайка остановилась для отдыха, Антоний собрал крестьян у корчмы, вышел к ним с речью подобною произнесенной в Новоселье, но исправленною и дополненною следующими словами: „Ваш царь уже семь лет обманывает вас вольностью; французы уже в Минске. Как скоро мы прогоним москалей, будет другая воля, в рекруты брать не будут, а служить будут в своем повете (уезде), подати платить по три злотых, земли на всякую хату по пяти моргов, барщину служить только до Юрьева дня". Шкловский ксендз, в полном облачении, прочитал присягу на верность польскому королю и французскому императору; затем последовал вызов охотникам идти в шайку. Никто не двинулся. Шайка пошла далее, ксендз с крестом впереди. В деревне Антовске опять были собраны крестьяне. Ксендз в облачении стал впереди; после краткой речи Антоний прибавил: "Мы — поляки; ступайте за нами!.. Вам платят здесь бумажками, мы будем платить золотом; сами вы будете ходить в золоте, будете вольны по-старому и платить подати с камина как платили ваши предки; мы за вас бились и кровь проливали в Севастополе". Крестьяне, слушая все эти нелепицы, начали подсмеиваться над стоящим перед ними в кунтуше шутом; это раздосадовало Антония, и он начал грозит им, что к празднику Троицы придет с большой силой. Приближаясь к Друцку, шайка начала встречать уже и шляхту. Оратор прибавлял, что москали стесняют веру и насильно перекрещивают католиков, уговаривал шляхту пристать к шайке, говорил, что король польский будет платить по пятнадцати рублей в месяц каждому, а кто не пойдет тому будет худо. Но увещивания не произвели действия. „Не знаем куда и зачем идти, — говорила шляхта, — то дело панское, а нам нужно работать дома". В селе Рудаковиках все взрослые крестьяне разбежались; остались старики да писарь с пономарем. Их Антоний непременно хотел взять в шайку, обещал в противном случае их связать и вести таким образом далее; те отвечали: "Какой же толк будет от связанных?" Разгневанный Антоний забыв предписание кротости, выхватил было револьвер, но остановился вовремя. Угрозы на старую шляхту не подействовали вовсе.