Внизу - [5]

– - Никто никогда другим не светит, -- опять подал голос Золотов, и в тоне его послышалась ирония. -- Если будешь светить другим, то скоро сам ослепнешь, -- это какой-то преподобный сказал.

– - Если по-вашему рассуждать, то, може, ваша правда, -- грубо проговорил Молодцов.

Но Золотов не обратил на его тон никакого внимания и добавил:

– - Конечно, правда, светить другим дело невыгодное, -- то ли дело нагревать.

– - Вот и тот, что тогда заступился за меня, тоже, бывало, только и говорил о других, -- сказала Агаша. -- Придет он с ниверситета, окончит урок, зайдет к нам. Что вы, скажешь ему, все волнуетесь, себе в этом мешаете и другим дело делать не даете. Неужели нельзя спокойно учиться? Нет, скажет, нельзя, много непорядков среди людей. Благородный человек не может спокойно глядеть на это.

– - Когда они учатся, все благородное говорят, -- двусмысленно улыбаясь, проговорил Золотов, -- а как учиться кончат да местечко получат, все хорошие слова забудут.

– - Вы все насмешничаете, а у меня над этим смеяться духу не хватает. Они -- наши просветители. Без них не было бы у нас ни настоящего порядка, ни благоустройства.

– - А теперь они есть? -- уставясь на Молодцова и хитро улыбаясь, спросил Золотов.

– - Конечно есть.

– - Будет болтать зря, -- изменяя выражение лица и хмуря брови, отрезал Золотов. -- Нет и не будет… Не будет от них, по крайней мере. Сделать на пользу другим что-нибудь можно тогда, когда ты сам видишь, в чем для тебя польза. А они ее не видят.

– - Почему вы это знаете? -- то краснея, то бледнея и совсем готовый потерять самообладание, спросил Молодцов.

– - Я знаю… Я, брат, все хорошо знаю. Меня, как и тебя, господь наделил не глиняным горшком вместо головы, а настоящей головой. Мне с малолетства все узнать хотелось, и, на мое счастье, я попал в такое мастерство, где книг-то сколько хочешь и бери ты какую хочешь. Я занимался с двенадцати лет, а теперь мне пятьдесят два года, за сорок-то лет я перечитал, что умные люди пишут столько, сколько другой хлебопек за всю жизнь теста не перемесит. Сперва-наперво-то я на них бросался, как ворона на зайца. Бывало, выберешь, что позабористее, и сосешь ее до полночи, а под праздник-то и всю ночь. Все думал, вот дело найду, вот дело найду.

– - А по-вашему, в книжках не дело? -- иронически кривя губы, спросил Молодцов.

– - Есть в иных и дело, -- спокойно сказал Золотов. -- Ну, только не во всякой… Я теперь и без книг вижу, что кто в самом деле хочет прожить правильно, тот найдет себе путь.

– - Как же, по-вашему, нужно поступать, если кто хочет жить по-человечески? -- не без задора спросил Молодцов.

– - Жить по-человечески, -- ответил Золотов.

– - Легко это сказать…

– - Легко и сделать… Не ищи в селе, а ищи в себе. Живу только я, я и должен свою задачу разрешать. Нужно только мне человеком быть, а там весь мир по моей дудке запляшет…

– - Как же, дожидайтесь, он на вас и внимания не обратит.

– - Ну, в дураках не останется, -- деланно засмеявшись, воскликнул Золотов. -- Я устроюсь, как тому лучше быть нельзя, а он на меня внимания не обратит… Ну, черт с ним… Сама себя раба бьет, что не чисто жнет. Уж если я его хорошим примером не проберу, то другим-то средством я ничего не поделаю.

– - Все это будто бы ясно и просто, а подумаешь -- не очень просто, -- задумчиво проговорил Молодцов и так присиротел, что его стало жалко Ефросинье.

– - Будет вам языки-то чесать, дайте им отдыху, -- сказала она. -- Ишь Федор Николаевич голову повесил, что ты все смущаешь его.

– - Ты, когда печку затопишь, на горшки больше внимание обращай, а на нас тебе глядеть нечего, -- огрызнулся Золотов и, вылезши из-за стола, подошел к своей постели и стал снова закуривать папироску.

– - Эх, карахтер, -- вздохнув, проговорила Ефросинья, -- умолила твоя жена у бога, что ты только гостить домой приходишь, что бы тогда было, если бы ты весь год дома жил?

Агаша налила Молодцову еще стакан и себе чашку. Она чай пила неохотно, но ее, должно быть, интересовала беседа, к которой она очень внимательно прислушивалась.

V

– - Слуги нашему брату есть, и друзья имеются, -- продолжал, уже сидя на постели, Золотов, -- только мало их. Много званых, да мало избранных. Попадаются часто, которые зовут себя такими, а разберись в них -- они совсем не слуги и не друзья, а те же господа. Они хотя и берутся за народную работу, ну, только так берутся, чтобы командовать, а не служить. Они думают, что вот если они будут командовать, то другим, кем они будут командовать, так будет жить, как нельзя лучше, просто умирать не надо. А такие радетели всегда были. В старину они терлись около правителей и правители давали им вотчину. Ну, потом эти вотчины-то у них отняли, а закваску-то не отняли. Вот они в другом виде стали вотчины искать, -- и покормиться чтобы от них, и гонор свой ублажить…

– - Вы думаете, к этому они только и тянутся?

– - Непременно, а то что же. Как они зародились господа, так ими и подохнут. В них с материнским молоком всосалось это чужеспинничество-то, они от него отделаться-то и не могут. Для них вся честь -- к другому на плечи залезть, а не то чтобы от трудов праведных хлеб есть. И вот кто какую вотчину получил, тот так курс держит, что отдай все -- да мало, ну, а кому не досталось, тот ударится в тоску -- в пессимизм. Все это, о чем недавно в журналах расписывали, ты думаешь, отчего пошло? Да оттого, что у этих господ крепостных нету, которые им бы все, что желательно, добывали, им приходится самим себя оправдывать; ну а кто привык на готовых хлебах весь век жить, тот уж за работой песни не запоет. Это ему уж несручно. Если бы ему банк открыть да за границу ход дать, и у него бы пессимизм пропал, а без этого он только ноет да страдальца из себя изображает. Мы, говорит, несчастные… Нет, вы не несчастные… вы паскудники… Вами бы нужно гати гатить, а не любоваться, как вы киснете. Несчастные те, кто вас поит, кормит да все ваши тягости на себе несет. Им за вас придется перед богом отвечать. Он скажет: я сам бесплодную смоковницу проклял, а вы ее питали, вы моей воле противились. Зачем, скажет, вы терпели таких гадов, дрянышей и поганцев, которые ненавидят труд, знать не хотят о страданиях через них других людей, которые не живут, а только коптят небо, которые пусты и глухи к божеской правде и не хотят думать о правде человеческой. Они пристают к тем, которые болеют о страданиях народа, а как только получается возможность забраться к кому-нибудь на плечи, то из них сейчас же выметают вон всякие понятия о братстве и равноправности, и они тотчас же становятся самыми образцовыми угнетателями.