Вниз по реке - [38]

Очнулся Алекс сидя на стуле. Голова безжалостно болела. Открыв глаза, он разглядел перед собой человека в форме, поднял голову, посмотрел на погоны. Подполковник. Значит дела его плохи. Очень плохи.

Он осмотрелся. Кабинет в серых, гнетущих тонах, минимум обстановки. Стол, два стула, на столе лампа. Чуть поодаль второй федерал. Всё, как в дурацких, штампованных боевиках.

— Эй, ты здесь? — спросил подпол на английском.

Что за дурацкий язык. Алекс слабо кивнул головой.

— Кто тебя научил?

— Сам — ответил Алекс.

— Ложь! — крикнул подпол — Кто твои ассоциаторы?

— Никто. Я сам — повторил Алекс.

Подпол залепил ему увесистую пощёчину. В ушах зазвенело.

— Кто?!

— Я же говорю, никто.

— Кто тебе сказал про продавца книги?

— Никто

Удар в скулу, через секунду в висок. Алекс застонал.

— Кто ассоциаторы?!

Алекс промолчал. Зачем говорить, когда не слушают. Серия ударов повалила его на пол. Но лежать ему не дали. Его грубо подхватили под мышки и вновь усадили на стул.

— Говори! — крикнул подпол.

— Я же говорю, никто. Я сам.

Подпол отошёл к столу. Второй федерал приблизился. После четвёртого удара Алекс провалился в темноту. Потом снова пришёл в себя, отчуждённо посмотрел на оскал подпола, вновь задающего свой вопрос, ничего не ответил, и с поломанным носом перевернулся вместе со стулом. Кто-то из них двоих вытащил стул из под него, и, размахнувшись, ударил им по спине. Одна из ножек отлетела в сторону. Алекс скрючился от боли, и глухо застонал. По щекам покатились слёзы.

— Кто твои ассоциаторы?! — заревел подпол.

— Никто. Я сам — беззвучно выдохнул Алекс.

Подняв с пола, его повели по коридору, заломив руки. Из носа бежала кровь, глаза почти полностью заплыли, лицо распухло. Если бы его сейчас увидела собственная мать, вряд ли она смогла бы узнать своего сына. А отец? Нет. Отец бы узнал его. По взгляду.

Алекс вспомнил, как отец учил его русскому. Устно. Только устно. Никаких книжек, тетрадок, азбук. Опасно. На самом деле опасно.

Его потащили вниз по лестнице. И он всё понял, и инстинктивно попытался освободить руки, но его тут же ударили по затылку. Вот и всё, подумал он. Исправительные курсы, срока, всё это чушь. На самом деле всё проще. Но разве он жалеет?

Он прислушался к себе, к своим мыслям, к сердцу. Нет, не жалеет. А о чём жалеть? О том, что остался русским? Он улыбнулся разбитыми губами. Нет. Никогда. Да, сейчас его убьют, как и отца. Он умер от туберкулёза в Магадане, это официальная версия. Но теперь всё объяснилось.

Его привели в полутёмный, сырой подвал, отпустили руки, и толкнули в спину. От неожиданности он пробежал несколько шагов, но не упал, удержавшись на ногах. Остановившись, он выпрямился.

— Гоу — прозвучал железный голос за спиной. Алекс шагнул вперёд.

Интересно, куда выстрелят? В голову? В спину, туда, где сердце? Страшно. Куда они там стреляют, чёрт бы их побрал? Страшно. И всё-таки жаль. Жаль, что он не успел прочитать Пушкина. В детстве, отец читал ему всего один стих, больше он и сам не знал. Пушкин был запрещён больше всех остальных русскоязычных литераторов вместе взятых. Алекс обернулся.

— Эй — проговорил он на английском — я хочу помолиться. Мне ведь можно помолиться?

В полумраке он разглядел недовольное лицо палача.

— О, кей — буркнул тот.

Алекс прикрыл глаза.

— Я помню чудное мгновенье — впервые за последние два года, после того, как умер тот старик русист, он заговорил по-русски вслух. И заговорил громко, ни боясь, ни дрожа, ни скрывая, того, чем владеет — Передо мной явилась ты…

Возвращайся, птица!

Рассказ написан задолго до «знакомства» с Беркемом-аль-Атоми, но посвящается именно данному камраду.

Мальчуган смотрел потемневшими от болезни глазами на отца.

— Папа, а птица вернётся?

— Конечно, сынок.

Александр бережно провёл рукой по светлым волосам сына. Волосы были мокрыми от пота. И холодными. Внутри, под самым сердцем, что-то сжалось от страха.

— Разве могут волосы быть такими холодными? — осторожно спросил он себя. Но отвечать побоялся.

— Папа, а когда?

— Весной, сынок.

— А куда она полетела?

— На юг.

— А это далеко?

— Очень.

Александр говорил и не верил самому себе. Разве могла эта птица вернуться? Теперь уже многое не вернётся. И птица тоже.

— Папа, я хочу увидеть птицу.

— Ты её обязательно увидишь, сынок. Весною.

Александр слушал тяжёлое, хрипловатое дыхание сына, и внутри него металась бессильная злоба. Что он может? Он ничего не может.

— А весна скоро?

— Завтра начнётся.

А может и не начнётся. Для него уж точно. Его жена умерла от облучения, от которого теперь умирает шестилетний сын, и в его сердце безмолвная, безысходная зима. Разве после таких зим возвращаются вёсны?

— Папа, я ведь не умру? Я должен дождаться птицу.

Александр поднялся со стула и быстро вышел из детской. Переступив через порог, он зарыдал, не в силах больше сдерживаться, а, дойдя до кухни, упал на колени и стал молча бить кулаками об пол. Внутри него было пусто, навсегда пусто. Ни слов, ни мыслей, только чёрная, бескрайняя боль.

— Папа! — послышался слабый крик из детской. Он поднялся.

— Посмотри, птица не вернулась?

— Нет ещё, сынок! — крикнул в ответ Александр и неподвижно уставился в окно. За окном привычный мёртвый мир. Чёрные кости деревьев, вечно пасмурное, угрюмое небо, безжизненная до самого горизонта даль. С тех пор, как на ближайший город упала ядерная ракета, весь мир стал мёртв. Как и его жена. Как и его сын через какое-то время. Как и он сам, хотя продолжал ходить, дышать, есть. В его деревне многие продолжали так жить, хороня своих близких. Тех, кого радиация не щадила, тех, кто не мог ей сопротивляться. Вот уже два года продолжали.