Внимательные вещи - [5]

— Памятник бы при жизни ему, Химику, человеку и чародею. Кстати, я завтра к нему отправляюсь. Не хочешь со мной? Что-то меня удержало от этого. Во-первых, я несколько вяло себя чувствовал, как всегда, когда что-либо нарушало мои устоявшиеся представления о мироздании. Во-вторых… Не помню, что во-вторых. До мест заключения было около двухсот километров. На этот визит сутки убьешь. Вяз опять пустился в мечты, были они расплывчаты: то ли всех осчастливить, то ли озолотить, то ли к рукам прибрать всё, до чего дотянемся.

— Люди недерзновенные не дерзнули бы. Без трусости и грусти глядя правде в глаза, должен сказать, что мы, Вяземские… — И далее по накатанной колее устремлялась неприхотливая фантазия Вяза. Он разглагольствовал долго. Я пытался ввернуть свои вариации, удивляясь себе: надо же, и меня прихватил этой мечтой. Все эти доноры дури почему-то легко вливают в мои вены свои мечты. Правда, не надолго. Обычно, ночь спустя, я гораздо трезвее на такое смотрю.

Я упомянул ночь — она и спустилась. Я ворочался: не спалось, навалилась бессонница, когда вместо сна с быстрым движением глаз и частой смены картинок получаем одну неподвижную мысль. Я попытался суммировать впечатления дня, резюмировать то, чему был очевидцем.

Увязать с многословием Вяза в один узел, претворить эту воду в кровь. Значит так: количество реактива влияет на продолжительность сеанса. И на количество и качество выделенной информации тоже. Чем меньше реактива участвует в деле, тем меньше визуальных сведений извлекается из структуры предмета. Тем короче видения. Тем бледнее они. Чем больше порошка — тем длительнее сеанс, тем выше концентрация информации. При определенных соотношениях внутренний мир предмета проявляется оптимально. Извлечение информации безнадежно корежит взламываемый предмет. В процессе реакции он теряет в объеме, и чем больше извлекает из себя памяти, тем меньше от него остается. Реактив уничтожает взломанные предметы полностью, когда память его исчерпана. Даже камень обращается в прах. Информации «повисает» в воздухе, наблюдатель воспринимает ее визуальную составляющую, наиболее значимую для него. По мере смены эмоций, сиюминутных приоритетов изменчивого настроения бледнеет одна и проступает другая картинка. Можно, вероятно, научиться себя настраивать на тот или иной сорт видения. Я понимал, что по мере углубления в тему вопросы будут возникать во множестве. Взломать молчание вещей, извлечь экстракт, вытяжку памяти, проявить скрытное, интимное, что вещи хранят — это одно. Понять и объяснить — другое. Мои потуги в одиночку родить истину напоминали борьбу с самим собой. Так некий барон вытягивал себя из болота за волосы. Так размножаются гермафродиты, беременея от себя. Отчетливо, но безотчетно и другая картинка всплыла. Некое мегамгновенье, метамомент — завис клубок видений над пустым местом, где раньше была Земля. Все дело в количестве реактива. За окном шепелявил дождь, шелестели шины машин, разбрызгивая лужи. Я не держал дома снотворных снадобий, ибо до этой ночи никогда не нуждался в них, я так и остался бессонным, покуда, жалостно дребезжа, не прошел первый трамвай.

Утром я ему позвонил — он не ответил. Наверное, уехал в Р., как и намеревался. Наверное, там, в Р., телефоны отбирают на входе. Но не отвечал он и весь следующий день. Зная о его безалаберности, я не встревожился. Спустя еще одни сутки он позвонил сам. Химик умер в тюремной больнице, сообщил он. От потери крови, изрезав на себе все вены, до которых дотянуться мог. Но самоубийство — официальная версия. Вяз же уверен: люди лютые убили его. Вяз к знакомым пацанам за разъяснением сунулся. Пацаны объяснили на пальцах, чтоб он в разборки не лез. И даже, если что-то случайно услышит, советовали тут же забыть. А уж вопросами докучать — гиблое дело. Он сказал, что надо, мол, встретиться. Я сказал: выезжаю немедленно. Нет, сказал он. В то же время у того же места жди. Я решил, что речь идет о портерной. И если даже у беспечного Вяза дело до конспирации дошло, значит, оно плохо. В шесть часов пополудни я сел за столик — на тротуаре, под зонтом. А уже через полчаса увидел его «шевроле». Он не остановился, не взглянул в мою сторону. Медленно проезжая мимо, на ходу доедая чипсы, выбросил в окно скомканный пакет. Желтый комок, отскочив от мусорной урны, закатился под ближайшую к ней скамью. Вяземский завернул за угол. Позже я понял, почему, свернув, он так резко увеличил скорость. Чтобы у тех, кто следил за ним, не было времени остановиться и то, что он выбросил, подобрать. Чем дальше человек от природы, тем больше он человек. Страх и другие животные, а то и растительные рецидивы, дают еще знать.

Переборов инстинкт, я подошел к скамейке, сел. Поозиравшись, вынул из-под нее смятую обертку и сунул в карман, на ощупь и по весу определив, что в ней кое-что было. Поплутав, время от времени проверяя, не следят ли за мной, я занял другую скамейку в паре кварталов от предыдущей, развернул пакет. В нем, как я немедленно убедился, был поменьше пакет — с реактивом. Дальнейшие события не заставили себя долго ждать. Уже к вечеру в новостях сообщили, что дом в Западном подвергся вооруженному нападению. Владелец мертв. Выдвигались версии: от рядового ограбления до запугивания отсталых, оставшихся, не выехавших из поселка жильцов. Фамилия погибшего не называлась. Но я-то знал. Я мог бы добавить версий. Жертвы шантажа могли его жизнью распорядиться. Он мог стать жертвой разборок между враждующими дельцами от наркобизнеса, как Химик стал. Ограбление тоже, конечно, не исключалось: уж больно беспечен был Вяз. Все эти версии легко сопрягались со слежкой, которую я наблюдал. Я выждал неделю. Слежки не было. Прямых обращений ко мне — тоже.