Внимательные вещи - [3]

Мне случка. Он заходил маятником вдоль стеллажа с коллекцией. Ходил он минут пять, почему-то почесываясь — видно этим несложным действием у него сопровождался интенсивный мыслительный процесс. По прошествии пяти минут процесс был закончен. Он выдал мне версию.

— Понимаешь, — сказал он, я кивнул, — этот реактив «сжигает» предмет, высвобождая заключенную в нем информацию. Кое-что человек уловить способен. Самое эмоциональное с точки зрения наблюдателя. Но так как все люди устроены примерно одинаково, то есть наиболее значимым для каждого являются одни понятия, то и видят они примерно одно. Если предмет с места катастрофы — то это и будет наиболее вероятным видением. Но…

— Но бывает, что настроения экспериментаторов не совпадают, — догадался я.

— Да, — сказал он. — Высвобождается зрелище большой плотности, весьма насыщенное информацией, что глаз способен высматривать и воспринимать. А может, и ни при чем глаз. Скорее всего, ни при чем.

Зрелище, минуя зренье, прямиком туда проникает. — Он постучал по своей голове. — Вероятно, если замедлить реакцию, то и зрелища будут растянуты во времени, а если он будет сгорать ровно столько времени, сколько жил, то и информация из него будет выделяться столь же продолжительное время, — заключил он.

— Несправедливо как-то, — заметил я. — Мне катастрофа, тебе — эротика.

— Или так, — не обратив внимания на иронию, продолжал он. — Представь: зеркало разбито, но в каждом осколке — остаточный фрагмент физиономии. Или картина передвижника — не люблю передвижников — изрезанная на куски. У тебя один клочок, у меня другой. Поэтому каждый видит свое. Но если замедлить распадение предмета, то возникнет последовательность. Не может быть, чтоб не возникла, — убежденно сказал он. — Только вот пудры больше нет. — Запутано всё, запудрено. — И времени нет. Надо работать, тело кормить. Но это жалкое жалованье разве прокормит?

— А где ты работаешь? — спохватился я, ибо до сих пор не удосужился его об этом спросить.

— Да тут. — Он кивнул за окно. — Экскаватор сторожу, чтоб на утиль не разобрали. Я выглянул в окно. Экскаватора отсюда не было видно. Но очевидно тот самый, на краю котлована, который я давеча наблюдал. Солнце садилось, и это не добавило окрестностям прелести. И закаты-то здесь, словно не солнце клонится — земля кренится.

— Понимаю, — сказал Вяземский. — Ты результатами удручен.

— Ничего подобного, — неудрученно сказал я.

— Ты представь, какие у этого реактива возможности. Можно информацию продавать газетам. Или ментам. А если научится фиксировать на пленку? — мечтал он, забыв о том, что сам минуту назад предполагал, что вся эта видимость происходит в головеа не в натуре. — Эффектные факты на ТВ сливать. А какие возможности для шоу-бизнеса! Какие бездны! (Какие кюветы! — подумал я). Компромат, наконец, — без тени смущения добавил он. Лицо его не изменилось.

Голос не дрогнул. Волосы все так же взъерошены — лихими вихрями, заправлявшими в его башке. — А что? Надо бежать в ногу со временем, ухватившись за стремя. — Видно, что этические нагрузки не отягощали его. — Мне компаньон нужен. Вольёшься?

— Можно выкупить нижнее белье Мадонны, — подкинул и я идейку. — Обработать реактивом, продемонстрировать всему миру.

— Что мне в ее телесах, — отвернулся от этой идеи Вяземский. Но тут же догадался, что я смеюсь. Глаза его потухли.

— Ничего не попляшешь. Ехать пора, — сказал я. Он не стал меня провожать. Я вышел на улицу, огляделся и не увидел себя. Да и вообще ничего не увидел. Крылья ночи накрыли селение. Селениты попрятались. Ни огонька, ни звука. Ни визга, ни зги. Замерло все в ночи. Словно замертво. Я ощупью пробрался к машине. Залез в нее и первым делом включил свет. Отъезжая, поёжился. Словно кто-то очень недобрый в спину смотрел.

Позвонил он месяц спустя. Сказал, что есть ко мне просьбица. Была половина седьмого. Я еще глаз не продрал.

— Выкладывай, — сказал я.

— У тебя есть пистолет. Не одолжишь его мне?

— Зачем тебе… — начал, было, я, но осекся. О пистолете никто, кроме меня, не знал. Владел я им незаконно, хранил в тайничке под подоконником, ни разу не наводил на живую мишень, не говоря уже о том, чтоб применить пистолет к персоне, но раз в месяц его вынимал, проветривал. Я тут же заподозрил за собой электронную слежку.

Видеонаблюдение. Аудиопрослушивание. Занятие не столь дорогое, сколько хлопотное. Не стою я таких хлопот.

— Ты… ты… — сказал я.

— А я думал, только мы, Вяземские, лыка не вяжем с утра. Я как-то был у тебя в гостях, помнишь? Спёр у тебя вещицу. А на днях ее обработал. Видел, как ты этот пистолет пестовал. Спускайся. Я у подъезда жду. Насчет одолжения — забудь. Я пошутил. Я оделся, а когда сошел вниз, то не сразу Вяза увидел. Окликая меня из новенького «шевроле», он перегнулся через девицу, сидевшую рядом. Машина. Девчонка. Разбогател, прибурел. Машина, может, не так крута, но девушка — не из дешевых.

— Поедем ко мне. Вот только эту, — он небрежно на девчонку кивнул, — по дороге выбросим. Я сел, он сделал лихой разворот. Я плохо слушал его, ибо говорил он о чем угодно, только не о том, чем заинтересовал. И даже когда девушку высадил — она дулась, он орал — не сразу об этом заговорил.