Внезапно в дверь стучат - [5]

— Держись крепко.

Наташа смотрела на мужчину, распластавшегося у ее ног. Тридцать с чем-то, симпатичный, в поглаженной и чистой белой рубашке, которая теперь стала гораздо менее чистой и поглаженной, одна рука засунута в дыру, щека прижата к земле.

— Держись крепко, — повторил он, и, протягивая ему руку, она невольно спросила себя, почему ей всегда попадаются больные на голову. Когда он начал нести чушь около машины, она подумала, что это, может быть, такой юмор в духе сабров, что-то вроде «Фисфусим»[5], но теперь поняла, что этот парень с мягким взглядом и смущенной улыбкой действительно больной на голову. Его пальцы крепко обхватили ее пальцы. На секунду Роби и Наташа замерли, он — распростершись на земле, она над ним, слегка наклонившись, глядя на него растерянно.

— Окей, — прошептала Наташа нежным, почти медсестринским голосом. — Вот мы держимся за руки. Что теперь?

— Теперь, — сказал Роби, — я крутану рукоятку.

Игоря им пришлось искать долго. Сначала они встретили какую-то волосатую горбатую ложь, видимо сочиненную аргентинцем и не говорившую ни слова на иврите, а потом Наташину ложь, но другую — занудного религиозного полицейского: он потребовал, чтоб они остановились и предъявили документы, но никогда не слышал об Игоре. В конце концов им помогла избиваемая племянница Роби из Натании. Они застали ее за кормлением котят из последней лжи Роби. Игорь не попадался этой племяннице уже несколько дней, но она знала, где можно разыскать его пса. А пес, вылизав Роби лицо и руки, был только рад проводить их к постели своего хозяина.

Игорь был в плохом состоянии; кожа его совершенно пожелтела, и он обливался потом. Но, увидев Наташу, просиял широченной улыбкой. Он ужасно обрадовался, что она пришла его навестить, — он даже настоял на том, чтобы встать и обнять ее, хоть и с трудом держался на ногах. Когда он обнял Наташу, она начала плакать и просить прощения, потому что этот Игорь, хоть и был ложью, все-таки приходился ей дядей. Вымышленным дядей, но все-таки дядей. А Игорь сказал, что ей не за что извиняться и что жизнь, которую она для него придумала, может, и не всегда была легкой, но он наслаждается каждой минутой, и волноваться нечего: по сравнению с крушением поезда в Минске, ударом молнии во Владивостоке и нападением стаи бешеных волков в Сибири этот инфаркт — мелочь. А когда Наташа и Роби вернулись к торговому автомату, Роби кинул в щель монетку в одну лиру, взял Наташу за руку и попросил ее повернуть рукоятку.

Уже на заднем дворе Наташа обнаружила у себя в кулаке пластиковый шарик, а в нем сюрприз — уродливый золотистый пластиковый кулончик в форме сердца.

— Знаешь, — сказала она Роби, — вечером я должна была на несколько дней уехать с подружкой на Синай, но я думаю, что, может быть, все отменю и вернусь сюда ухаживать за Игорем. Хочешь со мной?

Роби кивнул. Он знал, что если он хочет прийти сюда с ней завтра, придется солгать что-нибудь в офисе, и хотя лжи он еще не придумал, было ясно, что это будет радостная ложь — свет, цветы и, может, даже несколько улыбчивых младенцев.

«Чизус Крайст» [6]

Вы когда-нибудь задумывались о том, какое слово чаще всего срывается с губ у тех, кого настигает насильственная смерть? Ученые из Массачусетского института технологий провели масштабное исследование на обширной гетерогенной выборке представителей населения Северной Америки и выяснили, что это не что иное, как слово «фак». 8 % тех, кто вот-вот умрет, говорят «уот зе фак», еще 6 % — только «фак», и есть 2,8 %, которые говорят «фак ю»[7], — впрочем, у них последним словом, конечно, оказывается «ю», хотя «фак» и оттеняет его совершенно однозначным образом. А что говорит Джереми Кляйнман, прежде чем передать свою душу в небесное интендантство? Он говорит: «Без сыра». Джереми говорит «Без сыра», потому что именно в этот момент заказывает что-то в ресторане чизбургеров под названием «Чизус Крайст». У них в меню нет просто гамбургеров, и Джереми, соблюдающий кашрут, просит чизбургер без сыра. Менеджер смены не спорит. Многие клиенты уже обращались к ней с такой просьбой. Столь многие, что она испытала потребность подробно изложить ситуацию в серии мейлов, адресованных гендиректору сети «Чизус Крайст», сидящему в Атланте. Она попросила гендиректора добавить в меню возможность заказа обыкновенного гамбургера. «Многие люди просят меня об этом, и сейчас им приходится заказывать чизбургер без сыра. Это сложный и несколько постыдный вариант. Постыдный для меня и, если мне будет позволено это сказать, постыдный для сети в целом. Я от этого чувствую себя бюрократкой, а клиенты предполагают, что мы — неповоротливое заведение, которым они вынуждены манипулировать, чтобы получить желаемое». Гендиректор не ответил ей на мейлы, и этот факт казался ей еще постыднее и унизительнее, чем все заказы чизбургеров без сыра. Когда лояльный сотрудник обращается к работодателю и делится с ним проблемой, тем более профессиональной проблемой, непосредственно связанной с местом работы, минимум того, что обязан сделать работодатель, — признать существование подчиненного. Гендиректор мог написать, что проблема на рассмотрении, или что он ценит ее заботу, но, увы, не может изменить меню, или еще миллион отмазок. Но нет. Он не написал ничего. Из-за этого она почувствовала себя пустым местом, воздухом. Ровно как тогда вечером в Нью-Хейвене, когда ее бойфренд Ник стал заигрывать с официанткой, пока сама она сидела у бара прямо рядом с ним. Она расплакалась, а Ник даже не понял почему. В ту же ночь она собрала вещи и ушла. Через несколько недель ей позвонили общие друзья и сказали, что Ник покончил с собой. На первый взгляд они не винили ее в происшедшем, но в том, как они рассказывали, был некий упрек, на который она толком даже не смогла бы указать. Так или иначе, когда гендиректор ей не ответил, она подумала о том, чтобы уволиться. Но та история с Ником остановила ее — не потому что она думала, будто гендиректор «Чизус Крайст» покончит с собой, узнав, что менеджер смены в каком-то там занюханном отделении на северо-востоке материка уволилась, не дождавшись от него ответа, — но все-таки остановила. На самом же деле, если бы гендиректор узнал, что она уволилась из-за него, он бы покончил с собой. На самом деле, если бы гендиректор узнал, что из-за постоянного нелегального отстрела белый африканский лев превратился в вымирающий вид, он бы покончил с собой. Он бы покончил с собой, даже если бы узнал о чем-нибудь куда менее значительном и более невинном — например, что завтра пойдет дождь. Гендиректор сети «Чизус Крайст» страдал тяжелой клинической депрессией. Его коллеги по работе знали, но старались не распространять этот болезненный факт — и потому, что оберегали право гендиректора на частную жизнь, и потому, что эта новость могла обрушить акции. А чем торгует биржа, если не обоснованными надеждами на светлое будущее? Гендиректор, страдающий клинической депрессией, — далеко не идеальный амбассадор для этой идеи. Гендиректор «Чизус Крайст», принимавший исключительно близко к сердцу личные и общественные последствия своего душевного состояния, попробовал обратиться за медикаментозной помощью. Медикаментозная помощь не подействовала вообще. Лекарства ему выдал врач-иракец, иммигрант, получивший в Штатах статус беженца после того, как его семью по ошибке разбомбил самолет F-16, пытавшийся совершить покушение на сыновей Саддама Хусейна. Жена врача, его отец и двое маленьких детей погибли, только старшая дочь Соа осталась в живых. В интервью Си-эн-эн врач сказал, что, несмотря на личную трагедию, он не сердится на американский народ. На самом же деле он сердился. Не просто сердился — он кипел от гнева на американский народ, но понимал, что если он хочет получить грин-карту, придется врать. Он врал и думал о мертвых членах своей семьи и о своей живой дочери. Он верил, что американское образование пойдет ей на пользу и врет он, собственно говоря, ради дочери. Как же он ошибался. Его старшая дочь забеременела в пятнадцать лет от какого-то толстого уайт трэш