Вне лимита. Избранное - [10]

С судьбой скитанья и гордыни, —

Искать ли родину взаймы?

Как онемевший бубенец —

Сердечный спазм.

Сейчас отпустит.

Как впереди бездонно пусто!

Но есть у самой долгой грусти

Одна улыбка под конец.

30. 12. 83

«Есть у нашей совести два оттенка…»

Есть у нашей совести два оттенка,

Два молчания, две стороны застенка.

Сколько лет старались забыть! Однако

В алфавите два молчаливых знака:

Мягкий — круглый, родственный и лояльный,

И старинный твердый, ныне опальный.

Сколько раз его, гордого, запрещали,

Из машинок выламывали клещами,

Заменяли апострофом, и у слов

Обрубали концы, чтоб ни-ни! Крылом,

Лебедь стриженный, не зачерпнешь утра,

Не почувствуешь осенью, что пора,

В холода высот не рванешь из жил —

Захлебнешься сном, не узнав, что жил.

И споют тебе колыбельный гимн

Медным горлышком, чтоб на страх другим!

Самиздатский томик — в архивный тлен —

Крысьей лапкой на склизком листать столе,

Мягкой пылью — тише! — стелить шажок,

И — шнурок на вдох: помолчи, дружок!

1984

«А в этом году подуло весной…»

А в этом году подуло весной

Четвертого февраля.

И на взмыленной лошади вестовой

В нелепом мундире старинных войн

Промчал по мерзлым полям.

Прокатили мускулы облаков

По всем горизонтам гром,

И запели трубы былых полков

Смертью и серебром.

И по грудь в весне провели коней,

И намокли весной плащи,

А что там могло так странно звенеть —

Мне было не различить.

Но рвануло сердце на этот звон,

И усталость крылом смело.

И это был никакой не сон:

Было уже светло.

4. 2. 84

«Сойдем с ума печальною весной…»

Сойдем с ума печальною весной,

Когда снега вздыхают об апреле,

Когда уже грозит подрыв основ

Сугробам; и камины догорели.

Когда стоит над нами Орион,

Но наплывают странные созвездья,

Когда из мира не приходят вести,

Но он такой душою озарен,

Что прорывается в молчание утрат —

С ума сойти! Какого ветра милость?

Вот так проснешься как-нибудь с утра —

И все исполнится,

Как только что приснилось.

2. 3. 84

«Дай мне кличку, тюрьма…»

Дай мне кличку, тюрьма,

В этот первый апрель,

В этот вечер печали,

С тобой разделенный,

В этот час твоих песен

О зле и добре,

Да любовных признаний,

Да шуток соленых.

У меня отобрали

Друзей и родных,

Крест сорвали с цепочки

И сняли одежду,

А потом сапогами

Лупили под дых,

Выбивая с пристрастьем

Остатки надежды.

Мое имя подшито —

И профиль, и фас —

В нумерованном деле.

Под стражей закона —

Ничего моего!

Так же, как и у вас

Ничего, ничего!

На решетке оконной —

Вот я весь — окрести,

Дай мне имя, тюрьма,

Проводи на этап

Не мальчишку, а зэка,

Чтоб встречала меня

Потеплей Колыма,

Место ссылок и казней

Двадцатого века.

1984

«Так закат воспален, что не тронь!..»

Так закат воспален, что не тронь!

Ну так что же?

В общем, все хорошо. А детали —

Ну что же детали…

Мы давно не от мира газет

Да словес, прилипающих к коже,

Да Иудиных цен.

Даже страхи — и те растеряли.

Мы давно отмолчали допросы,

Прошли по этапу,

Затвердили уроки потерь —

Чтоб ни слез и ни звука!

Мы упрямо живем —

Как зверек, отгрызающий лапу,

Чтоб уйти из капкана на трех, —

Мы освоили эту науку.

И с отважной улыбкой —

Так раны бинтуют потуже —

Мы на наши сомненья

Печальные ищем ответы.

А на наши печали — найдется трава…

Почему же

Так закат воспален,

Что глаза не сомкнуть до рассвета?

Апрель 1984

«Лилии да малина…»

Лилии да малина,

Горностаи, белые псы,

Да знамена в размахах львиных,

Да узорчатые зубцы.

По настилам гремят копыта,

Вороненная сталь тепла.

И слетает кудрявый свиток

С перерубленного стола.

А с небес — знаменья да рыбы,

Чьи-то крылья и голоса.

Громоздятся в соборы глыбы,

Но пророки ушли в леса.

Рук иудиных отпечатки

На монетах — не на сердцах.

Но отравленные перчатки

Дарят девушкам во дворцах.

12. 4. 84

«Нарядили в тяжелое платье…»

Нарядили в тяжелое платье.

И прекрасной дамой назвали.

И писали с нее Божью Матерь,

И клинки на турнирах ломали.

И венцы ей сплетали из лилий,

И потом объявили святой.

И отпели и похоронили —

А она и не знала, за что.

Апрель 1984

«Все дела заброшу…»

Все дела заброшу —

Поминайте лихом!

Сяду на трамвайчик,

Поеду к портнихам,

Чтоб захлопотали,

Как куклу, вертели,

Чтобы сшили платье

Цвета карамели!

Три мои портнихи:

Одна молодая,

Другая постарше,

А третья седая…

Вот они над платьем

Мудрят, как и прежде:

Первая отмерит,

Вторая отрежет,

Третья на булавки

Прикинет: любуйся!

Иголкой прихватит

И нитку откусит.

— Ишь, как засветилось!

Облако, не платье!

Надень без заботы,

Сомни на закате,

Танцуй, с кем захочешь,

Но помни слово:

Как разлюбишь сласти —

Ты придешь к нам снова.

За вечерним платьем,

За цветом печали…

Проводили садом

И вслед помахали.

Месяцы ли, годы

Буду вспоминать я

Как меня кружило

Молодое платье,

Как одна смеялась,

Одна подмигнула…

Почему же третья —

Седая — вздохнула?

6. 6. 1984

«Ну, так будем жить…»

Ну, так будем жить,

Как велит душа,

Других хлебов не прося.

Я себе заведу ручного мыша,

Пока собаку нельзя.

И мы с ним будем жить-поживать,

И письма читать в углу.

И он залезет в мою кровать,

Не смывши с лапок золу.

А если письма вдруг не придут —

(Ведь мало ли что в пути!) —

Он будет, серенький, тут как тут

Сердито носом крутить.

А потом уткнется в мою ладонь:

Ты, мол, помни, что мы вдвоем!

Ну не пить же обоим нам валидол,

Лучше хлебушка пожуем!

Я горбушку помятую разверну,

И мы глянем на мир добрей.

И мы с ним сочиним такую страну,