Вне игры - [55]
Но обрадовалась я этому предложению рано. Ведь за мной постоянно наблюдало «недрёманное око» нашего «освобождённого секретаря». Я и не догадывалась, как обрадовалась она, предвкушая, что меня опять не пустят за границу. А судьбу нашу, «быть или не быть», решали на уровне райкома партии. Актёры заранее готовились к этой встрече и все волновались, как малые дети. Надо было ответить на дурацкие вопросы по политике. Где какой режим правит? Какие отношения у нас с Китаем? Как зовут президента Мозамбика? И т. д. и т. п. В общем, знать назубок все политические сплетни. За все годы существования Малого театра был только один беспрецедентный случай, когда наш великий актер Е. В. Самойлов отказался участвовать в этом безобразии. Должен был выезжать куда-то за рубеж спектакль «Царь Федор Иоаннович», где Евгений Валерьянович играл князя Шуйского. Играл великолепно. Никакой замены у него в спектакле не было. Но когда его вызвали на «собеседование» в райком, он, оскорбившись, буквально послал их всех «на три буквы» и сказал, что это не ему надо ехать за рубеж, а что это им надо, чтобы он поехал туда со спектаклем. И ни на какое «собеседование» не пошёл. Представьте себе, его выпустили!
Конечно, я не рискнула никого вслух посылать, а решила этот вопрос более прагматично. Перечитала все газеты за неделю, и, как говорится, будь что будет, «или пан, или пропал».
Помню, как актёры толпились у входа в зал заседаний, как абитуриенты на экзаменах в вуз. Все кидались к выходящим из зала, с тревогой спрашивая, какие задают вопросы.
Дверь открылась, и на пороге показалась наша «освобождённый секретарь». Я услышала свою фамилию и шагнула ей навстречу. Я видела, что, пропуская меня в зал, она не может скрыть некоторого радостного возбуждения. На лице её была улыбка. Я поняла, что она уже торжествует свою победу.
В зале заседаний стоял длинный стол в виде буквы Т. В центре сидел строгий мужчина в чёрном костюме с галстуком, а по сторонам стола было ещё человек двадцать мужчин и женщин разного возраста. Но всех их объединяло общее выражение лица людей, занятых очень важным делом. «Попала!» — подумала я, когда мне предложили сесть прямо в конце стола напротив строгого мужчины.
После небольшого замешательства мужчина посмотрел на меня, лицо его приняло почти скорбное выражение, и он извиняющимся голосом спросил:
— Виктория Владимировна, скажите, пожалуйста… — он замялся. «Неужели про Лумумбу?» — с ужасом подумала я. — Вот нас всех очень интересует один вопрос. Почему закрыли «Кабачок»?
Такого вопроса я никак не ожидала. Смутившись и глядя ему в глаза, я ответила:
— Ну, как же вы не знаете? Его закрыли из-за событий в Польше. Тогда на TV нельзя стало произносить слово «пан».
— Ну, да, да! — в свою очередь смутившись, согласился мужчина. Лицо его оживилось и приняло весёлое выражение. — А вы знаете, как нам его не хватает? Мы ведь все вас очень любим!
— Спасибо, — сказала я и улыбнулась ему. Краем глаза я видела опрокинутое лицо освобождённого секретаря. Она не рассчитала своей силы. За меня была многолетняя всенародная любовь!
Ещё несколько минут все двадцать человек в зале наперебой объяснялись мне в любви, интересуясь, что делают теперь их любимые «паны» и «пани», сокрушаясь о том, что больше не видят нас на экране, и выражая горячую надежду на возрождение «Кабачка 13 стульев». Мы расстались как добрые, старые друзья.
Выйдя из зала, я сделала скорбное лицо и на испуганные вопросы своих коллег, что меня спрашивали, отвечала:
— Мне задали самый трудный вопрос, на который я не знала ответа!
— Какой?! — ошарашенно спросили меня.
— Почему закрылся «Кабачок»?!
Через месяц я уехала с театральной бригадой в Чехословакию. А там «моя армия» уже ждала меня.
Гастроли. Merci, monsieur!
Я подозревала, что мы можем опоздать. Связаться с Люськой Пироговой и не опоздать — это чудо!
Мы окончили гастроли в Питере и сразу же после «Ревизора» заехали за вещами в гостиницу и — на поезд! Жили мы, слава богу, в «Октябрьской». Площадь перебежать, и ты уже на вокзале. Вещи мы ещё днём сложили, практически все, кроме продуктов.
Но продукты, собственно, и был наш главный багаж. В Москве тогда ни такой рыбки, ни колбасы было не купить, не считая эмалированных кастрюлек, финского белья и т. д. Словом, багаж у нас был достойный.
А тут ещё Люська, прямо как в «Ревизоре», «то булавочку, то косыночку»… Не зря же она Марию Антоновну играла. Я ей говорю: «Пирог, опаздываем!» А она — то в туалет, то руки мыть, то салфетки искать.
Ну, выскочили мы наконец из номера и вниз, без лифта, с четвёртого этажа, бегом. Так быстрее! Сбежали вниз, дёргаем дверь, а она — заперта! Ничего не понимаем, в чём дело? А там дежурная выходит, уже сонная, и говорит:
— Что вы тут дверь ломаете? Её на ночь закрывают. Идите к другому выходу на Лиговку.
Мы её умоляем:
— Откройте, пожалуйста, иначе мы на поезд опоздаем.
— Не имею права, надо было раньше выходить! — И ушла в свою комнату.
Что делать, побежали мы с Люськой с сумками, с чемоданами по всей гостинице. По лестницам промчались все мокрые, как мыши. Дело-то зимою было, так что мы ещё и в шубах. Выскочили мы на площадь, смотрим на часы: до отхода поезда 7 минут! Бежим!
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Тише!.. С молитвой склоняем колени...Пред вами героя родимого прах...С безмолвной улыбкой на мертвых устахОн полон нездешних, святых сновидений...И Каппеля имя, и подвиг без меры,Средь славных героев вовек не умрет...Склони же колени пред символом веры,И встать же за Отчизну Родимый Народ...Александр Котомкин-Савинский.
Аннотация издательства: Сорок пять лет жизни отдал автор службе в рядах Советских Вооруженных Сил. На его глазах и при его непосредственном участии росли и крепли кадры командного состава советской артиллерии, создавалось новое артиллерийское вооружение и боевая техника, развивалась тактика этого могучего рода войск. В годы Великой Отечественной войны Главный маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов занимал должности командующего артиллерией Красной Армии и командующего ПВО страны. Одновременно его посылали представителем Ставки на многие фронты.
Данная статья входит в большой цикл статей о всемирно известных пресс-секретарях, внесших значительный вклад в мировую историю. Рассказывая о жизни каждой выдающейся личности, авторы обратятся к интересным материалам их профессиональной деятельности, упомянут основные труды и награды, приведут малоизвестные факты из их личной биографии, творчества.Каждая статья подробно раскроет всю значимость описанных исторических фигур в жизни и работе известных политиков, бизнесменов и людей искусства.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Если человек родился, нужно хотя бы прожить жизнь так, чтобы поменьше было совестно. О том, чтобы вовсе не было стыдно, не может быть и речи. Обязательно есть, за что стыдиться: потакал страстям… Ну нет в тебе Отца Сергия — не ночевал он никаким образом — палец же себе не отсечешь за то, что возжелал. Потом начинаешь мучиться: зачем мне это было нужно? У Канта есть дивная запись: мочеиспускание — единственное наслаждение, не оставляющее укоров совести. Все остальные… Нажрался. Зачем? Напился. Зачем? Любовные связи.