Вместо жизни - [64]

Потому что так думал каждый.

Проще всего сказать, что я горячо завидую членам хартии, допускавшимся в прекрасную квартиру Маши Сгоним. Это нормальный аргумент, я ничего против него не имею,- но почти со всеми посетителями упомянутой квартиры меня связывали до известного момента вполне дружеские отношения. Это потом мы по некоторым позициям стали расходиться все дальше и дальше – хотя денег от источника информации я по-прежнему не беру. Более того: в отличие от пламенных борцов с властью вроде Алексея Бенедиктова или Вероники Куцылло, я с этой властью и не дружил никогда; ни в Кремле, ни в Белом доме меня в лицо не знали. Просто мне всегда казалась более плодотворной иная стратегия отношений с Кремлем. А те, кому нравилось летать с президентом Ельциным за границу и запросто обсуждать с Александром Волошиным будущую участь Гуся и Березы,- не имеют, на мой взгляд, ни малейшего морального права называть себя независимыми журналистами, потому что есть с властной руки и сохранять способность объективно оценивать степень ее загрязнения невозможно физически.

В том-то и органический недостаток замечательной, искренней книги Елены Трегубовой, что ностальгирует она вовсе не по временам братства и демократии (никакой демократии не было, а чего стоило братство – она сама пояснила на последних страницах). Ностальгирует она по временам Большой Халявы, когда несколько десятков действительно очень молодых и амбициозных людей получили доступ туда, куда и ветераны профессии не мечтали попасть (и куда, если честно, журналисту попадать вообще не надо!). Ельцин любил молодежь – надо полагать, за безбашенность, чтобы не сказать – безответственность. Приглашение в Кремль молодых и «отвязанных» было отчасти сродни заявлению «Берите суверенитета, кто сколько унесет». Для Трегубовой вся разница между блистательной ельцинской и серой путинской эпохами заключается в том, что при блистательном Ельцине она могла летать с ним по всему свету, хохотать и бояться во время его особенно неудачных экспромтов, полемизировать с Юмашевым по поводу кадровых назначений – а при Путине в эту элиту пускают по совершенно другим признакам. Но допустить, что это опыт «всецело отрицательный», как утверждает автор на последней странице,- читатель, воля ваша, никак не может: слишком уж нескрываемо наслаждение, с которым Трегубова описывает свои путешествия с первым президентом России! И потом – о, эти великолепные проговорки! Эта «отвратительная эльзасская кухня», эта любовь к лобстерам, к свежевыжатому апельсиновому соку, к начальнику аккредитации ельцинских времен Сергею Казакову: «Друзья мои! Даю вам три дня на разграбление города!» Ну любит человек заграницу и хорошую еду, ну доставляют ему наслаждение упоминания о кредитках, о «Калинке-Стокманн», о том, как надо одеваться и что есть (про сливовый джем на виноградном соке там вообще поэма!); ну присуща автору эта нормальная человеческая слабость – восторг допущенного в закрытый распределитель (и чем он закрытее, тем больше восторг!)… Зачем еще под свободолюбца-то косить при этом? Свободолюбцы с Сурковым не корешились и с Таней Дьяченко запросто не обедали… И зачем упрекать в лакействе президентских соратников (действительно лакействующих, кто бы спорил) – когда десятком страниц раньше сама с нескрываемым, чуть ли не визгливым восторгом рассказываешь, как сам, САМ Евтушенков! В своей машине! Возил тебя в ресторан «Скандинавия»! Не может же человек со вкусом и тактом не замечать собственных откровенно лакейских интонаций при перечислении имен, кличек, элитных забегаловок… Ну какой, к чертям, демократ из журналиста, заявляющего с очаровательной непосредственностью: «Суп-пюре с дарами моря, который мне подали, оказался совершенно холодным, и я, разумеется, отправила официанта обратно на кухню его разогревать». Примерно с такими же интонациями члены кремлевского пула начинали вдруг говорить с прочими коллегами – исключения единичны,- и этим коллегам все становилось понятно про власть и ее соблазны задолго до того, как прозревали сами кремлевские пульцы… Кто бы спорил, в ельцинские времена Трегубова была и наивнее, и младше,- но не могла же она не понимать, что прикармливание журналистов при Ельцине было еще беззастенчивей и откровенней, чем при Путине? При Путине от них требуют лояльности – при Ельцине рассчитывали на простую человеческую благодарность… Симптоматично, кстати, что в книге почти не упоминается Коржаков. Так, самую малость. Но всем журналистам, писавшим о политике в девяностые, отлично известно, как Александр Васильич лично цензурировал статьи о Ельцине, как предлагал с собою советоваться, приглашал на аудиенции – мне об этом рассказывали независимо друг от друга десятки людей (лично я его, слава Богу, не знал). Об этом самоназначенном цензоре Трегубова не пишет ни слова: это угрожает обрушить идиллическую идеологическую конструкцию – веселая свобода при Ельцине и скучная зависимость при Путине… При выстраивании этой конструкции доходит, вообще говоря, до смешного: ну нельзя же современного читателя покупать на такие дешевые пропагандистские приемы! Вот Трегубова (в Венеции) узнаёт о катастрофе на «Курске». Президент в это время резвится в Сочи, на шашлыках, шутит с прессой… «Неудивительно, что Путин предпочел не прерывать отдыха в такой приятной компании ради спасения гибнущей подводной лодки». Конечно, ежели бы Путин сразу вылетел в Мурманск – лодку бы спасли, и разговору нет! Не станем спорить, отметим лишь, что во время путешествий Трегубовой с Ельциным в стране тоже много чего происходило. При желании такого можно накопать! И шахты взрывались, и поезда сталкивались, и Чечня горела,- а кремлевский пул, и наш диггер в том числе, летал себе по заграницам, страдая от гнусной эльзасской кухни… Поняли теперь, как легко делается пропаганда? Это вам не журналистика… Профессионалу, конечно, все видно. Как видно ему и то, что честь профессии журналиста защищали в девяностые годы не те, кто мучился в Кремле, а те, кто хорошо проводил время в горячих точках, в холодных городах типа Владивостока и в провинциальных командировках, где учителя и врачи годами не видели зарплаты. Вообще, когда Трегубова впадает в пафос, ей сразу изменяют и вкус, и талант: вот вам такой, например, фрагмент. В августе 1998 года она вместе с пятью коллегами выходит на Красную площадь к Лобному месту – постоять на площади в память об акции той великолепной семерки, в связи с Чехословакией… И тут же, прямо с площади, бежит в Кремль, к своим мутантам. Что может быть забавнее, но и кощунственнее этой безнаказанной демонстрации – без единого лозунга, исключительно для самоуважения,- с последующим пробегом через Спасские ворота, все к тем же выродкам? Нет, давайте уж лучше про лобстеров; оно как-то убедительнее получается.