Влюбленный призрак - [12]
Не слыша ответа, Тома́ испугался, что она повесила трубку.
– Софи?
– Я слушаю, – прошептала она. – Знаешь, что, Тома́? Возможно, я ужасно сглупила, отпустив тебя, надо было проявить терпение, – сколько еще мне попадется на пути таких сумасшедших гениев, как ты? Я так и не решила, хорошо это для меня или плохо.
На этот раз она действительно повесила трубку.
Тома́ спохватился, что она не ответила на его вопрос. Возможно, он слишком неуклюже его сформулировал.
Шагая дальше, он решил, что лучше обо всем этом не думать, выбросить из головы этот гипнотический день, как назвал его Сильвен, и сосредоточиться на вечернем концерте.
Ему приглянулась залитая солнцем терраса ресторана «Дё Маго», он сел за столик и заказал салат.
Официант отправился на кухню, а Тома́ тем временем отлучился к соседнему киоску купить газету.
Вернувшись за столик, он поблагодарил соседнюю пару, согласившуюся покараулить его куртку и портфель.
Пока он тянул пиво, за спиной у него тихо прозвучало:
– Какой же ерунды способен наплести психиатр! Если твоя совесть такая же пузатая, как этот Марсель, то представляю, насколько у тебя тяжелые мысли! Лучше выбрось из головы все эти его Я и Сверх-Я!
Тома́ не стал отвечать отцу, он оплатил счет, накинул куртку, забрал газету и перешел через бульвар Сен-Жермен к стоянке такси. Сев в «шкоду», он попросил водителя отвезти его в зал Плейель.
На улице Бонапарт справа от водителя появился Раймон. Повернувшись к сыну, он сказал:
– Во-первых, мы с тобой никогда не соперничали, во‑вторых, в школе у тебя не было никаких проблем с авторитетами. Кто, как не я, просиживал штаны на родительских собраниях?
– Не ты, а мама, – возразил Тома́.
– Послушай, какие еще детские травмы? Почему тогда не вывихи юности? Давай я лучше поведаю тебе о струпьях старости, вот это будет рассказ! Недаром я занимался таким осязаемым ремеслом, как хирургия, операция не терпит субъективности, здесь или-или: резать или не резать. Потом зашиваешь – и дело сделано.
Тома́ стал напевать себе под нос, глядя в окно, как мальчишка, не желающий слушать чужое занудство.
– Хотите, включу радио? – спросил озадаченный водитель.
– Нет, не нужно, – отозвался Тома́, – сейчас мне лучше подойдет тишина.
– Ты это мне? – спросил отец.
– Кому же еще? Ты пропустил мимо ушей объяснение Сильвена, что я все еще по тебе скорблю. А уж когда ты толкуешь о соперничестве… Твои слова о психиатрах звучат жалко.
– У вас проблемы с психикой? – испуганно спросил водитель.
– Видишь, что ты устраиваешь! – рыкнул Тома́ на отца.
– Ничего я не устраиваю, вы сами ко мне обращаетесь! – возмутился таксист.
– Кто кого звал сегодня утром в квартире: «Папа, папа»? Я притворился невидимкой, чтобы дать тебе поспать. Тебя разбудила мать, а не я.
– Разбудила – и спасла от кошмара. Я думал, ему пришел конец, но где там…
– Мы как раз на набережной, хотите, поедем в больницу Помпиду? – предложил таксист. – Десять минут – и мы будем там, благо пробок почти нет.
– Благодарю вас, в больницу мне ни к чему.
– Знаете, по-моему, вам не очень хорошо, как хотите, но только чтобы без припадков в моем такси!
– Прошу прощения, просто я разучиваю текст для роли в пьесе.
– Тогда другое дело! – Таксист облегченно перевел дух. – Что за пьеса? Моя жена обожает театр.
– «Папаша-гипнотизер», непростая история о детско-родительских отношениях.
– Валяй, болтай языком, издевайся надо мной дальше, – сказал Раймон. – Если ты хотел убить отца, как выражаются психиатры, то ничего не вышло, я и так уже мертв.
– Очень смешно!
– Это то, что надо, – одобрил таксист, – потому что обычно театр – мрачноватая штука, но жена обожает театр, а я обожаю жену, так что ничего не попишешь. Кто играет вместе с вами?
– Чтоб я знал!
– Вы что же, один на сцене?
– В каком-то смысле да.
Тома́ замолчал, отец тоже. Он хмуро смотрел на дорогу, сложив руки на груди.
Подъехав к залу Плейель, таксист повернулся и, отдавая сдачу, попросил у Тома́ автограф.
Отец проводил сына до служебного входа.
– Ладно, останусь здесь, не пойду на выступление, чтобы тебя не отвлекать, но уж потом изволь меня выслушать. Ты мне нужен, ты мой сын, мне не на кого рассчитывать, кроме тебя. Время поджимает.
Смятение в отцовском взоре смягчило Тома́. Ни разу в жизни он не видел отца таким печальным. Профессор был гордым человеком, умевшим скрывать грусть и при любых обстоятельствах твердившим, что все в порядке, хотя его сын лучше кого-либо другого знал, что это далеко не так.
– Твоя взяла, – смирился Тома́. – Встретимся здесь после концерта и поедем ко мне. В этот раз я тебя выслушаю.
Отец обнял его, и Тома́ почувствовал его нежность. Поколебавшись, он тоже обнял отца – и ощутил непривычную живительную полноту чувств.
Водитель, наблюдавший за ним издали, тронулся с места, бормоча:
– Ох уж эти актеры! Те еще чудаки!
5
Отец дожидался его у служебного выхода, подпирая уличный фонарь. Тома́ застыл, любуясь неизменным отцовским плащом, из-под которого торчали фланелевые брюки и отменно надраенные мокасины. Раймон вскинул голову и встретил его ласковой улыбкой.
– Как ты отыграл? – спросил он.
– Без единой фальшивой ноты, – заверил его Тома́.
