Влюбленный пленник - [64]

– Американскую полицию тоже обвиняли в том, что она раздает наркотики черной молодежи.

– Знаю. Моссад стажируется в США. Цели, возможно, и разные, поскольку обстановка другая, но средства не меняются. Здесь люди Моссада надеются, что молодые, утратив волю, в эйфории укажут тайники с оружием и убежища фидаинов. Тут и пресса, и радио, и всякие слухи, якобы беспорядочные, а на самом деле, хорошо продуманные и адресные, израильтяне так активизировали свои службы разведки, что арабы просто сбиты с толку, среди них царит паника. Я сейчас расскажу об одном человеке, его многие знали. В Бейруте, той самой части, которая станет Западным Бейрутом, то есть преимущественно мусульманским, почти полностью про-палестинским, появился некий человек. Как он там появился, никто не помнит. В один прекрасный момент просто там оказался, вот и все. Никто ничего не видел, этот человек говорил по-арабски с палестинским акцентом, просто возник ниоткуда, как боги, которые иногда появляются на земле, и не хотят, чтобы их до поры до времени узнавали, только вел он себя как-то странно. Дети смеялись над ним, родители жаловались, его называли просто Чокнутый. Безумие, оно везде, ничего удивительного, что и там оно было, иногда казалось каким-то нарочитым, что ли. Так вот, тот человек нес чепуху, вытворял всякие странности, например, вдруг вынырнет из темноты, направит прямо в лицо прохожему электрический фонарик и поет что-то бессвязное.

– Чокнутый, – говорили о нем, пожимая плечами. И добродушно улыбались.

Особо близко к нему никто не подходил, уж очень от него воняло отовсюду: от ног, изо рта – ужасно воняло – от рук, от задницы.

Он спал где придется, лишь бы от ветра укрыться, укутавшись в одно одеяло. Попрошайничал, ругался, говорил всякие гадости про израильтян.

15 сентября 1982, рано утром, в Западный Бейрут вошли израильские танки. Первые танки я заметил, когда они проходили мимо посольства Франции; в том, что израильские солдаты вошли в Западный Бейрут, не было ничего странного, но на первом танке жители Бейрута увидели Чокнутого. На этот раз он ничего не напевал, у него было суровое лицо. И униформа полковника израильской армии.

Больше я ничего о нем не знаю, но уверен, что дурной запах тоже был уловкой, чтобы никто к нему не приближался, такая военная хитрость.

В это время, с 1970 года до переправы Садата через Суэцкий канал в 1973, Израиля не существовало; до нас доносились только крики, жалобы с оккупированных территорий, неистовые песнопения, и эти звуки особо не тревожили ни лагеря, ни базы. Если кто-то умирал или болел по ту сторону реки Иордан, это был семейный траур, но все чувствовали тревогу, слишком хорошо осознавали ситуацию: понятно, что война с Хусейном нужна была Израилю, чтобы не прекращать оккупации Иордании, а передвижения дипломатов доказывали значимость этих мест, где мы не значили ничего.

Порой ближе к вечеру к лагерному расположению подходил какой-нибудь араб в галабее. Вместе с нами он пил чай или кофе, съедал немного риса, негромко прощался и уходил. «Знаешь, почему он остался стоять? – спросил меня как-то Феррадж. – Он не мог сесть. У него вдоль ноги, под галабеей, ружье. Он идет в Израиль. Если успеет, то расстреляет все свои патроны, может быть, этой ночью или под утро сдохнет какой-нибудь израильтянин».

В следующих строках я попробую объяснить разницу между базами и лагерями. Очевидно, что эти записки адресованы европейцам, арабы и так знают, в чем дело. В самом деле, на базах и в лагерях менталитет был совершенно разный.

Вплоть до 1971 года базы вдоль Иордана наблюдали за оккупированными территориями и той частью Палестины, которую ООН назвал Израилем.

Эти базы являлись подвижными военными подразделениями, состоявшими из двух-трех десятков палестинских солдат, которые спали в палатках, из вооружения имелись простые ружья, впоследствии один или два автомата.

Базы были разными. Например, развернутые прямо на краю скалы, под которой течет Иордан. Другие базы, в нескольких сотнях метров от этих, служили опорой первым, и тоже выставляли сторожевые дозоры. Вокруг этого второго полукруга имелся третий, а за ним и четвертый. У меня сложилось впечатление, что эти четыре полукружья образовывали своеобразный лабиринт-препятствие. Та, что находилась прямо на берегу, казалась довольно открытой, потому что береговая линия не была слишком изломана, а самой запутанной казалась та, что вела к дороге из Джераша в Амман, причем, говорили не «дорога», а «асфальт».

За всеми этими сооружениями следила иорданская армия, Она, в свою очередь, получала донесения от населения иорданских деревень, которые находились ближе всего к базам. Следует сразу же сказать, что на всем этом пространстве от «асфальта» до Иордана перемещение было довольно свободным. Женщины туда не допускались: разве что принести-унести письма, и никогда там не прогуливались, оставались сидеть на лужайке напротив караульного помещения.

Представьте себе состояние фидаинов, наблюдающих за этой территорией, их собственной территорией, по которой сновали туда-сюда враги, полагая, что они свободны или усиленно делая вид, что свободны, хотя за каждым поворотом дороги их подстерегали пули. От моста Алленби до моста Дамия – это название мне напоминает певицу шансона Маризу Дамия и ее песню «Злая молитва», в которой жена ушедшего в плаванье моряка просит Деву Марию, чтобы муж лучше утонул, чем был пленен сиренами – напротив иорданских фидаинов стояли израильские солдаты вперемежку с палестинским населением, это были пленники гарнизонов или израильской администрации, так что из-за Иордана нельзя было выпускать пули наугад, и только лучшие снайперы держали на прицеле оккупированные территории, нет, даже не так: оккупированные-территории.