Влюбленный - [41]

— Еще рюмочку!

— Еще разок!

В метро:

— Ты уверена, что это он?

— Точно, тебе говорю!

— Я думала, он высокий. Фу…

В церкви:

— Это вы?

— Я.

— Я вас не узнала: вы так потолстели.

В компании:

— Хорошо зарабатываете?

— Неплохо.

— «Жигули» в день?

— Нет, конечно…

— А если меньше, на кой черт это тогда надо?

В собственном доме:

— Кто такая?

— Не знаю.

— Не знаешь? А почему она глаз с тебя не сводит?

— Наверное, живого артиста не видела.

— Ври больше!

Конечно, известному человеку легче жить, нежели неизвестному. Позвонишь — ответят, постучишь — отворят. Артисты народ неглупый: они извлекают некоторую пользу из своей популярности.

С инспектором ГАИ:

— Нарушаете!

— Извините. Со съемок еду.

— Со съемок? То‑то, я смотрю, знакомое лицо.

— Я такой‑то.

— Ух ты! А я только недавно ваш фильм видел!

В магазине:

— Всё, граждане, очередь не занимайте, больше нету.

— Извините, не узнаёте меня?

— Лена! Лен! Смотри, тут артист! Вам что надо?

— А вот то самое, что кончилось.

— Конечно! Лена, отпусти ему.

На студии:

— За роль вам причитается пятьдесят тысяч.

— Всего? До свиданья.

— Подождите, куда вы? Сколько же вы хотите?

Подобных сцен множество. Однако, вспоминая былое, я все же никак не могу ответить определенно: благополучно ли я прошел так называемое испытание «огнем, водой и медными трубами»? Житейские трудности, травмы и потери закалили мою душу, несомненно. Но вот испытание медными трубами, прославляющими и возвеличивающими, — не очерствили ли они мое сердце, не затуманили ли взор, не сбили ли с пути? Это еще вопрос.

С ранних лет я знал, что известность артиста недолговечна. Артист — не Толстой и не Мопассан. Не Моцарт и не Чайковский. Он — лицедей. Его помнят, пока идут спектакли с его участием или фильмы. С годами образ его стирается в памяти, с трудом припоминаешь его роли, а потом и вовсе забываешь. Даже на моем веку некоторые славные имена канули в Лету. Увы! Артист — это бабочка, завораживающая тебя великолепной расцветкой. Любуйся ею, пока она жива.

Так рассуждая, я и приплыл к незнакомым берегам, к границам новой профессии. В режиссуре я еще не знал славы и вполне мог оказаться последним среди последних. Я был никто. Возможно, что именно эта трезвая самооценка и уберегла меня от упоения собой и своими ярко — пестрыми крылышками.

Нужно было начинать все сначала.

Отучившись два года и сняв две учебные работы, я решил, что могу уже снять полнометражный фильм. Но какой? После года скитаний с повестью Радия Кушнеровича «Большак» и обиваний студийных порогов я зацепился на «Мосфильме».

Там мне предложили сценарий под названием «Степанида Базырина», который рассказывал о веселой девушке Стеше и одиноком хуторянине Федоре, об их необычной любви (Федор умыкнул девушку). Интимная история на фоне раскулачивания зажиточных хуторян.

Надо сказать, что именно любовный аспект истории привлек меня. Я давно уже задумывался над тем, что случается, когда любовь связывает очень разных людей: богатого и бедную, старого и молодую, урода и красавицу и т. д.

Еще в детстве я был свидетелем непонятной драмы в маминой семье. Мамин дядя, Игнат Алексеевич Моисеенко (Игнат Простой), был писателем, дружил с Михаилом Светловым и подавал большие надежды. Но вот он встретил деревенскую красавицу, влюбился в нее, уехал в деревню, народил с ней много детей и полностью забросил литературную деятельность.

— Несчастный Игнат! — вздыхала моя бабушка (его сестра).

— Несчастный Игнат Алексеевич! — горевали бывшие друзья.

— Несчастный дядя! — жалела мама.

Мне было семь лет, и, слыша все эти сочувственные вздохи, я представлял себе убитого горем «несчастного» дедушку, худого как скелет, из которого красавица «выпила все соки».

Каково же было мое удивление, когда я увидел дедушку Игната улыбающимся и довольным жизнью. Я гостил у дедушки все лето, постоянно видел его светящееся счастьем лицо и не понимал, почему его все так жалели. Я спросил потом у мамы:

— Почему ты говоришь, что он несчастный?

— Да потому, что он потерял себя.

— Как это?

— Он опустился до ее уровня. Даже читать перестал. Для талантливого, образованного человека, каким он был, это большой шаг назад.

— А почему тогда он все время улыбается?

— Не знаю. Счастлив, наверное, вот и улыбается. До человека не все доходит сразу.

«Степанида Базырина» легла на мою душу легко и просто, как будто это была история о моем несчастном дедушке. К парадоксу «счастливого несчастного человека» можно относиться по — разному: можно выбросить одно из определений или поменять их местами, а можно забраться внутрь истории и снять об этом фильм. Я пришел к убеждению, что последнее имеет больше смысла, и снял фильм, который назывался «С тобой и без тебя» («Степанида Базырина»).

Снимать чисто деревенскую историю мне, городскому человеку, было скучно, поэтому я утвердил на главные роли «неподходящих» городских актеров — Марину Неёлову и Юозаса Будрайтиса. Если литовец Будрайтис, которого я знал по совместной работе в фильме «Это сладкое слово — свобода!», в какой‑то мере мог проникнуться хуторской темой (в Литве много хуторов), то ленинградка Неёлова была далека от нашей истории, как южная птичка колибри от северных березок. Но фокус именно в том и заключался, что с Неёловой и Будрайтисом мне стало интересно фантазировать, фильм переставал быть для меня чисто социальной драмой о коллективизации.