Влюбленный бес. История первого русского плагиата - [4]
Видя досаду гадальщицы, Варфоломей на минуту оставил Павла наедине с Верой в углу, а сам подошел к хозяйке и заметил ей, что по способу такого расклада узнать будущее невозможно, и что карты, как они теперь легли, показывают только прошедшее.
– Ах, мой батюшка! Да вы я вижу мастер; растолкуйте мне, что же они показывают? – Спросила старуха с видом сомнения.
– А вот что, – отвечал он и, придвинув кресло, трогая карты ногтями, говорил долго и тихо, не упуская следить глазами за тем, как воркуют в углу голубки, брат и сестрица, Павел и Вера.
Что говорил? Неизвестно. Только кончилось тем, что хозяйка услышала от него такие щекотливые тайны собственной жизни, которые почитала лишь Богу, да ей одной и покойному мужу известными. Напугавшись не в шутку, вдова с трудом смогла перекрестить лоб.
– Батюшки, неужто карты такое знают? Господи сохрани…
Варфоломей отпрянул от перекрестия, тут же встал из кресла и поспешно отошел в угол, где с прежней свободою опыта вмешался в разговор молодежи и беседа, верно, продлилась бы до самой светлой полуночи, если бы наши гости не поторопились, вспомнив, что скоро будут раздвигать плашкоутный Исаакиевский мост на Неве для проплыва судов, и им придется заночевать на вольном воздухе.
Вера вышла на крыльцо проводить гостей. Тревога в душе ее улеглась. Приятель Павлуши оказался обходительным человеком, короче, все вышло точь-в-точь по пословице: не так страшен чёрт, как его малюют.
Так Варфоломей познакомился с той, которую давно выбрал мишенью собственной страсти, а вдогонку замечу, что и провинциал Павел был, видимо так же, по расчету назначен в приятели петербургского фата, чтобы проложить тропку в уединенный домик на окраине города. Откуда-то Варфоломей смог проведать, что сей легкомысленный юноша, и девушка прихожанка из храма Андрея Первозванного на 6-й линии связаны нитью родства. Тот визит в день Вознесения и положил начало всем роковым последствиям.
Старший друг взял на себя труд поощрять поездки Павла в одинокий домик и звал ехать на Васильевский остров при первой удобной минуте. Павел с охотою подчинялся. Что ж, вскоре Варфоломей вошел в полное доверие старой вдовы; а невинная Вера, которая привыкла слепо следовать за чувствами матери, окончательно забыла то неприятное впечатление, какое вызвал в ней Варфоломей, когда с горящим взором, подкарауливал ее выход у храма, где сам никогда не молился.
Ангел Вера приняла Варфоломея как верного друга любимого Павла, и только, а между тем, чувства девицы к Павлуше крепли день ото дня, и если сказать правду, так было за что: частые свидания с милой голубкой возымели на юношу благотворное действие. Он начал прилежнее заниматься службой, оставил страсть повесничать, забыл проказы ночных попоек, и даже твердо постановил стать порядочным человеком, решил, что только с Верой он может быть счастлив в брачном союзе и, что его ангел – самая желанная из всех невест на белом свете.
Казалось бы, явная сердечная склонность прелестной Веры к товарищу должны были бы оскорбить неукротимое самолюбие старшего друга, вздыбить бурю из ревности, однако, Варфоломей никак не показывал недовольства, а, напротив, на словах обращался с Павлом намного радушнее и ласковей чем прежде.
Павел, совершенно отбросил былые сомнения насчет замыслов Варфоломея совратить чистого голубя, принимал без опасений все советы его, и поверял ему все тайны своей души.
Даже верный дядька Лаврентий переменил к Варфоломею прежнее негодование и стал подавать ему сухарь к чаю, когда тот заглядывал к Павлу посплетничать.
III
Однажды зашла у них речь о своих взаимных достоинствах и слабостях, – что весьма обыкновенно в дружеской беседе на четыре глаза. «Ты знаешь, я не люблю лести, – говорил Варфоломей, – но откровенно скажу, друг мой, что я замечаю в тебе с недавнего времени весьма выгодную перемену; и не один я; многие говорят, что в последние шесть месяцев ты созрел больше, чем другие созревают в шесть лет. Теперь не достает тебе только одного: навыка жить в свете».
Однажды зашла у товарищей откровенная речь о своих пороках – что весьма обыкновенно в беседе с глазу на глаз.
– Ты знаешь, я не люблю лести, – сказал Варфоломей, – но откровенно скажу, что замечаю в тебе весьма выгодную перемену. Тебе, друг, не достает только одного: навыка жить в большом свете.
– Свет, – рассмеялся Павел, – пустой звук!
– Не шути этим словом, – помрачнел Варфоломей, – я сам никогда не был охотник до света, и знаю, что свет – нуль. Но так уж не нами задумано, что этот нуль десятерит достоинства единицы.
Павел удвоил внимание.
– Предвижу твое возражение, зачем тебе светское общество, раз ты думаешь жениться на Вере… – при сих словах Варфоломей споткнулся. – Вы, молодежь, рисуете, что обвенчался, так и бал кончен; ан все только лишь начинается. Помяни мое слово – поживешь с женою год, два, опять вспомнишь о людях, о женщинах тоже, но тогда уж, друг мой, потруднее будет втереться в высшее общество. Притом учти, верные люди ой как необходимы в делах, особливо человеку семейному. Может быть, тебя страшит громкое имя большой свет?! Успокойся, душа моя, свет – это манежная лошадь, она очень смирна и только кажется крайне опасной, а все потому что у нее есть привычки, к которым надо лишь примениться.
