Влюбленная Пион - [55]

Услышав эти вопросы, я поняла, что задумал папа. Он решил усыновить одного из этих молодых людей. У отца не было сыновей. Это было огорчительно для любого мужчины, но если речь заходила о почитании предков, это становилось настоящим горем. Попав в такое положение, люди довольно часто усыновляли юношу, чтобы он выполнил родственный долг, и папа мог позволить себе это. Значит, мое место в сердце уже занял кто-то другой!

— Твой отец многое для тебя сделал, — сказала бабуш­ка. — Я видела, как он о тебе заботился — учил читать, писать, думать. Но ты была девочкой, а ему нужен сын.

Папа много лет любил меня и заботился обо мне, но теперь я видела, что его чувства были бы сильнее, если бы я была мальчиком. Я заплакала. Бабушка обняла меня.

Мне было очень сложно смириться с этим, и я по­смотрела вниз на Жэня, надеясь, что его семья предло­жит мне кашу. Разумеется, они этого не сделали. Жэнь стоял под навесом, укрываясь от ливня, и покрывал ки­новарным красным лаком ворота родительского дома, знаменуя этим приход Нового года. А в это время в биб­лиотеке моего отца некий молодой человек с маленьки­ми глазами подписывал договор об усыновлении. Отец похлопал его по спине и сказал:

— Бао, сынок, мне следовало сделать это много лет назад!

Переворот

Говорят, что смерть сменяет жизнь, а конец — это начало нового. Очевидно, в моем случае это было совсем не так. Я и оглянуться не успела, как прошло семь лет. Праздники и дни торжеств, в осо­бенности Новый год, были особенно тяжелы для меня. Когда я умерла, я была худой, но без жертвенных даров я с каждым годом становилась все более хрупкой и про­зрачной, и наконец от меня остался один бесплотный образ. Единственное платье, что у меня было, поблекло и изорвалось. На меня было жалко смотреть. Я все вре­мя проводила у балюстрады, не в силах покинуть На­блюдательную террасу.

Девушки, умершие от любви, приходили навещать меня на Новый год. Они понимали, что мне должно быть очень грустно. Мне нравилось проводить с ними время, потому что между нами — в отличие от того времени, ког­да я жила со своими сестрами в усадьбе семьи Чэнь, — не было зависти и мелочных обид. В один прекрасный день они привели ко мне Сяоцин. У нее был высокий лоб, нарисованные брови, мягкие податливые губы. Ее во­лосы были украшены заколками. Она была одета в одно из тех платьев, какие носили в старые времена: элегант­ное, с развевающимися полами и украшенное цветами. А ее ступни были такими крошечными, что когда она грациозно покачивалась, ступая по террасе, то казалась парящей в воздухе. Она была слишком прекрасна для того, чтобы стать чьей-нибудь женой, и теперь я пони­мала, почему так много мужчин были очарованы ей.

— Стихотворения, которые остались после моей смерти, я назвала «Рукописями, спасенными от сожже­ния», — сказала Сяоцин. Ее голос был таким же мело­дичным, как шепот ветра. — И такое происходит очень часто. Мужчины, пишущие о нас, говорят, что мы томи­лись от любви. Они говорят, что представительницы сла­бого пола часто страдают от потери крови и истощения. Поэтому, заключают они, наши судьбы созвучны нашим сочинениям. Они не понимают, что пожары не всегда происходят случайно. Слишком часто женщины — я го­ворю и о себе тоже — сомневаются в том, что умеют пра­вильно выбирать слова, и не верят, что у них есть та­лант, и решают сжечь свои работы. Поэтому так много собраний стихов имеют одни и те же названия.

Сяоцин посмотрела на меня в ожидании ответа. Дру­гие девушки, умершие от любви, также обратили свои взгляды ко мне. В их добрых глазах я видела ожидание достойного ответа.

— Наши слова не всегда исчезают, словно весенний сон, — заметила я. — Некоторые остаются на земле, и люди плачут, читая их.

— И пусть это продолжается десять тысяч лет, — под­хватила дочь торговца солью.

Сяоцин милостиво оглядела нас.

— Десять тысяч лет, — повторила она. Она вздрогну­ла, и звуки ее голоса заставили задрожать воздух. — Не будьте так в этом уверены. Они уже начинают нас забы­вать. А когда это случится... — Она поднялась на ноги, и полы ее платья встрепенулись. Сяоцин кивнула каждой из нас и уплыла прочь.

Затем пришла моя бабушка. Девушки не стали нам мешать. Но разве она могла меня утешить?

— Никакой любви нет, — часто повторяла она, — есть только долг и ответственность. — Ее рассказы о муже были полны сознания долга, но не любви или хотя бы искреннего чувства.

Я чувствовала себя покинутой и безутешной. Бабуш­ка продолжала болтать, а я наблюдала за тем, как в доме Жэня идут приготовления к Новому году. Он заплатил все долги своей семьи; его мать подмела и убрала в доме; слуги приготовили особые блюда и сожгли изображение бога Кухни, висевшее над плитой, после чего тот напра­вился на небо, чтобы рассказать о плохих и хороших по­ступках этой семьи. Обо мне же никто не вспоминал.

Я нехотя перевела взгляд на родительский дом. Мой отец вернулся из столицы, чтобы исполнить то, что по­велевает родственный долг. Бао, который уже семь лет был моим братом, женился. Как это ни печально, но все три его сына родились мертвыми. Возможно, это было следствием пережитого несчастья или слабости его ха­рактера, но большую часть времени Бао проводил у пе­вичек, живущих на берегах Западного озера. Впрочем, моего отца, кажется, это не очень беспокоило. В канун Нового года они с мамой направились на семейное клад­бище, чтобы пригласить предков в родной дом.