Влюбленная Пион - [39]

Я больше не могла выносить бесконечные, леденящие душу дни. Я думала о Сяоцин, о том, как она каждый день одевалась, расправляла складки юбки. Она сидела в кровати, чтобы волосы не спутались, и старалась оста­ваться прекрасной. Но, думая о своем будущем, я чув­ствовала глухое отчаяние и потому не делала ничего из того, что делала она. Я даже перестала ухаживать за свои­ми ступнями. Шао нежно омывала их и заворачивала в чистую ткань. Я была благодарна ей за это, но мне было все равно. Я прятала спасенный том «Пионовой бесед­ки» в складках шелкового одеяла. Мне было страшно, что она найдет его, расскажет маме, и его унесут, чтобы сжечь.

Опять приходил доктор Чжао. Он осмотрел меня, нахмурился и сказал: «Вы все сделали правильно, гос­пожа Чэнь. Вы избавили свою дочь от проклятия из­лишней образованности. Вы сожгли непотребные кни­ги, и это помогло прогнать злых духов, окружавших ее».

Он пощупал пульс, понаблюдал за тем, как я дышу, задал мне несколько бессмысленных вопросов, а затем объявил: «Девушки, в особенности те, кто готовится выйти замуж, подвержены нападениям злобных духов. Видения часто заставляют их терять разум. Чем краси­вее девушка, тем сильнее она страдает от озноба и лихо­радки. Она перестает есть, совсем как ваша дочь, и в кон­це концов умирает, — доктор Чжао задумчиво погладил подбородок, а затем продолжил: — Как вы понимаете, будущий муж вряд ли захотел бы услышать такое. Могу сказать по своему опыту, что многие девушки из нашего города, оказавшись после свадьбы в домах своих мужей, использовали это объяснение для того, чтобы воздер­живаться от супружеских обязанностей. Но, госпожа Чэнь, вам следует быть благодарной судьбе. Вашей до­чери не свойственна распущенность. Она не рассказы­вала о том, что вступала в сношения с богами или духа­ми. Она чиста и готова к браку».

Но его слова не успокоили мать, а мне стало еще хуже. Я не могла придумать, как мне избежать брачной ночи и несчастных лет, которые последуют за ней.

— Заваривайте чай в талой воде, полученной из рас­таявшего снега; благодаря этому, когда настанет время церемонии, ее щеки будут пылать румянцем, — сказал доктор Чжао напоследок.

Мама каждый день приходила к моей кровати. Ее лицо посерело от страха. Она умоляла меня подняться с постели, навестить тетей и кузин, поесть немного. Я старалась тихо смеяться, чтобы развеять ее тревогу.

— Мне хорошо здесь, мама. Не переживай. Не пере­живай.

Но она словно не слышала меня. Она опять привела предсказателя. В этот раз он стал размахивать мечом, стараясь напугать злых духов, которые, по его словам, притаились рядом с моим ложем. Он повесил мне на шею каменный амулет, чтобы голодное привидение не украло мою душу. Он попросил маму дать ему одну из моих юбок и вшил в нее связки арахиса, объяснив, что каждый орешек станет тюрьмой для хищных духов. Он выкрикивал заклинания, а я натягивала простыню на лицо, чтобы он не видел моих слез.

Для девушек свадьба подобна смерти. Мы прощаемся с родителями, сестрами и слугами, которые заботились о нас, и входим в новый мир, где будем жить с нашей на­стоящей семьей, где наши имена будут записаны на по­минальных дощечках в залах предков. Таким образом, вступить в брак — это все равно что пережить смерть и возрождение, не побывав в загробном мире. Я знаю, та­кие болезненные мысли посещают каждую невесту, но мою тоску усугубляло печальное положение, в котором я оказалась. Печаль низвергала мой дух во все более и бо­лее мрачные бездны. Иногда я даже думала — и надея­лась, — что, возможно, умру, как Сяоцин или другие де­вушки, сходившие с ума от любви. Я часто представляла себя на их месте. Мои слезы смешивались с тушью, и тог­да я брала в руки кисть. Из-под ее кончика летели стихи:

Меня учили вышивать бабочек и цветы.

Долгие годы я вышивала их в ожидании свадьбы.

Неужели люди не понимают, что в загробном мире

Не слышен запах цветов и не виден полет бабочек ?

Днями напролет я сгорала от переполнявших меня слов и эмоций. Я все время писала. Если я уставала и, уто­мившись, не могла держать в руке кисть, то просила Шао записывать мои стихи. В следующие несколько дней я продиктовала ей еще восемь стихотворений. Слова ле­тели, словно персиковый цвет, который несет ручей в каменной пещере.

Наступил двенадцатый месяц. В жаровне и день и ночь горел уголь, но мне все время было холодно. Через десять дней должна была состояться моя свадьба.

Мои шелковые туфли меньше трех цуней *.

Одежда велика мне, даже если сложить ее вдвое.

Я так слаба, что не смогу лететь в загробный мир.

Так пусть же ветер отнесет меня туда!

Я боялась, что их найдут и посмеются над высокопар­ностью или скажут, что мои слова также ценны и долговечны, как песни насекомых. Я сложила листочки бу­маги и огляделась в поисках места, чтобы спрятать их, но всю мебель уже перевезли в дом моего мужа.

Я не могла допустить, чтобы кто-то нашел мои стихи, но у меня не хватало силы воли сжечь их в огне. Как мно­го женщин сжигают свои стихи, а потом горько жалеют об этом! Я хотела сохранить их, думая о том, что однаж­ды, когда я стану замужней женщиной и у меня будут свои дети, я, возможно, забуду своего поэта. Я приеду навестить свою семью, найду стихи, прочитаю их и вспомню любовь, которая мучила меня, когда я была де­вушкой. Наверное, так будет лучше.