Влиятельные семьи Англии - [157]

И дело едва не дошло до этого, правда, можно вполне представить себе, как Сэмюэл цепляется за либеральную партию, даже оставаясь последним человеком, который к ней принадлежит. Пожалуй, последнее слово о политической карьере Сэмюэла можно предоставить Арнольду Тойнби, выдающемуся историку, который хорошо его знал: «Выдающимся свойством его характера была цельность…»

В 1935 году Сэмюэл потерял место в палате общин. Ему было шестьдесят пять, но его дни в политике еще не окончились.

В 1916 году Асквит предлагал ему пэрство, потом Болдуин в 1926 году, и оба раза он отказался. В 1936 году, после коронации Георга VI, предложение сделали в третий раз, и, как признался Сэмюэл, оно поставило его перед дилеммой. «Тогда, как и всегда, я был противником наследственного принципа избрания законодателей. У меня были сыновья и внуки, и было бы непоследовательно с моей стороны самому стать основателем наследственного пэрства».

Непоследовательно, но очень понятно с человеческой точки зрения. Он заседал в парламенте двадцать два года, в основном на передней скамье, и любил быть во власти. На возвращение в палату общин от либералов было мало надежды, а переходить в какую-либо другую партию Сэмюэл не собирался. Место в палате лордов было не совсем то же самое, что в палате общин, но все равно оно давало ему голос в делах государства. В июне 1937 года он занял свое место в верхней палате под именем виконта Сэмюэла Маунт-Кармела и Токстета – по названию горы Кармель и района Ливерпуля.

В его титуле содержался тонкий символизм. Одно время он думал назваться лордом Паддингтоном. Это было бы несколько ближе к его месту проживания на Порчестер-Террас, но не соответствовало его характеру. Кармель и Токстет, несообразный союз Сиона и Ливерпуля, больше подходили ему, чем дымный вокзал Большой Западной железной дороги.

Тонкий символизм был и в его выборе девиза: «Не сворачивай». Это короткое выражение того, что было для него мотивирующей силой либерализма.

В те годы его роль в дебатах по внешней политике, пожалуй, не вполне соответствовала этому девизу. Он поддержал мюнхенский курс Чемберлена, и измученный премьер-министр был так признателен ему за этот шаг, что предложил ему стать лордом-хранителем печати. Это искушение не давало Сэмюэлу покоя. «Этот тот самый случай, – писал он Крю, лидеру либералов в палате лордов, – когда по важнейшему злободневному вопросу я гораздо больше согласен с линией правительства, чем с официальной линией либеральной оппозиции… Если меня просят участвовать в осуществлении политики, с которой я согласен, следует ли мне отказываться от этого по партийным соображениям?»

Крю указал на некоторые опасности, которыми чревато принятие предложения, но предоставил ему самому бороться с совестью, и в конце концов Сэмюэл был вынужден сказать «нет». Пусть у него были разногласия с товарищами-либералами, но он не желал становиться новым Саймоном.

Теперь он большую часть времени проводил за написанием книг, в основном на философские темы. Государственные деятели, писал его сын, «считали его хорошим философом, а философы – хорошим государственным деятелем». Однако критики одобрительно приняли большинство его книг, и, в частности, одна из них – «Вера в действие», где он атаковал культ абстрактных идей, сделала его популярным мыслителем и заработала значительное число последователей.

Как один из виднейших евреев своего времени, он всеми силами старался облегчить положение беженцев – чудовищную проблему, созданную нацизмом. Он несколько раз ездил в США, чтобы учредить чрезвычайный фонд помощи, и в целом помог собрать около 12 миллионов фунтов. Он также обращался в министерство внутренних дел, чтобы уменьшить бюрократическую волокиту в связи с требованиями к въездным визам, и в итоге Великобритания за восемь месяцев приняла 10 тысяч еврейских детей.

Во время работы парламента Сэмюэл имел обыкновение, невзирая ни на какую погоду, ходить из своего дома в Бейсуотере в палату общин пешком через четыре королевских парка – Кенсингтон-Гарденс, Гайд-парк, Грин-парк и Сент-Джеймс-парк. Он также некоторое время входил в группу либеральных профессоров, политиков и авторов, прозванных «воскресными бродягами», которые каждый уик-энд приезжали в тихие уголки родных графств, прогуливались бодрым шагом и спорили, если хватало дыхания, о злободневных событиях.

К сожалению, эти дни миновали.

Даже в старости обе палаты парламента признавали Сэмюэла одним из лучших ораторов. У него был превосходный ум, но он тщательнейшим образом готовился к самым тривиальным выступлениям. Лорд Хилл, барон Лутон, сам мастер говорить речи, считал его одним из последних остатков «старой парламентской школы… спокойным, мудрым, остроумным».

Как-то раз во время длинной и скучной речи пэратори выступающий заметил, что Сэмюэл сидит на своей передней скамье с закрытыми глазами. Оратор замолчал.

– Благородный виконт напротив, кажется, спит.

Сэмюэл открыл один глаз.

– Увы, нет.

В военные годы его слава вышла за пределы парламента, когда вместе с доктором С.Э.М. Джоудом, Джулианом Хаксли[99]