Влияние - [27]

Десятью минутами позже они добрались до верхней части теснины и остановились перевести дух возле речушки. Опустившись на колени, Форд облил водой лицо и шею, пытаясь хоть как-то охладиться.

— Они преследуют нас, — сказал Хон. — Надо идти.

Форд кивнул.

— Вверх по течению — им это не придет в голову.

Войдя в воду и аккуратно ступая среди камней, Форд двинулся вверх по крутому руслу. После получаса изнурительного подъема они оказались у бившего из расселины ключа. Ярдах в ста выше был хребет, а направо уходил сухой овраг.

Они пересекли овраг, забрались на хребет, спустились, продравшись сквозь толщу кустарника, поднялись на другой. Прошло часа два, и начало смеркаться. Лес погрузился в зеленую пелену.

Хон повалился в папоротник, затем, перевернувшись на спину, заложил руки за голову. Его физиономия расплылась в безмятежной улыбке.

— Здорово. Разбиваем лагерь.

Форд, тяжело дыша, опустился на валявшееся бревно и протянул Хону флягу. Тот сделал несколько долгих глотков. Затем Форд отпил немного сам; вода оказалась теплой и затхлой.

— Ты убедился в наличии шахты, — сказал Хон. Он осмотрел свои пальцы и, вытащив пилочку, занялся ногтями. — Нашел ее месторасположение. Можно возвращаться.

Форд не ответил.

— Да, мистер Мэндрейк? Возвращаемся?

Молчание.

— Только, пожалуйста, не надо снова спасать мир!

Форд почесал шею.

— Хон, ты же понимаешь, что все не так просто.

— А что такое?

— Зачем меня сюда послали?

— Найти месторождение — сам сказал.

— Ты же все видел. Думаешь, цэрэушники не знали его точного расположения? Наши спутники не могли не засечь это место.

— Гм, — буркнул Хон. — Логично, мать твою.

— Так за каким, спрашивается, весь этот спектакль?

Хон пожал плечами:

— Цэрэушные пути неисповедимы.

Форд потер лицо и вздохнул, приглаживая волосы.

— Есть еще одна проблема.

— Какая же?

— Эти люди — так и оставим их здесь умирать?

— Они уже мертвы. И ты говорил, что в твою задачу не входили конкретные действия — шахта и шахта. Не так ли, мистер Мэндрейк?

— Там же дети. — Форд поднял голову. — Ты же видел, как они запросто расправились с подростком. А братская могила? В ней наверняка не меньше пары сотен трупов, а она не заполнена даже на четверть. Это геноцид.

Хон потряс головой.

— Ну, узнал, что происходит в этой стране? И хватит с тебя.

— Нет, я не могу просто взять и уйти.

— А что мы можем сделать?

— Разнести эту шахту.

ГЛАВА 21

Сжимая в руке сидиром, Марк Корсо чувствовал, как потные пальцы прилипают к пластиковому футляру. Он впервые оказался в святая святых Марс-проекта — конференц-зале. И был весьма разочарован. В душном помещении стоял запах кофе, ковролина и «Пледжа».[25] Искусственная отделка кое-где деформировалась. Пластиковые столы вдоль стен были заставлены плоскими компьютерными мониторами, осциллоскопами, пультами и прочей электроникой. В торце помещения с потолка спускался экран, а в центре красовался самый жуткий из всех столов для совещаний, который он когда-либо видел, — из коричневого жаропрочного пластика, со штампованными уголками по краям и металлическими ножками.

Корсо занял место в соответствии с маленькой пластиковой табличкой со своим именем. Он сел, поставил ноутбук и, подключившись к сети, загрузил его. Между тем в зал продолжали прибывать научные сотрудники; оживленно болтая, они толпились возле древней кофеварки «Санбим» в очереди за слабым калифорнийским кофе.

Усевшись рядом с ним, Марджори Люнг тоже включила свой компьютер. На него повеяло ароматом жасмина. Вопреки обыкновению она была в элегантном черном костюме, и Корсо порадовался, что утром надел свой лучший пиджак и самый дорогой из имевшихся у него шелковых галстуков — среди присутствующих не нашлось ни одного человека в белом лабораторном халате.

— Нервничаешь? — спросила она.

— Немного. — Корсо впервые присутствовал на совещании старшего состава: из десяти выступающих он был третьим по счету — каждому отводилось по пять минут, не считая ответов на вопросы.

— Скоро привыкнешь.

В зале воцарилась тишина, когда со своего места во главе стола поднялся Чарлз Чодри. Он нравился Корсо — довольно молодой, современный, с ранней проседью в волосах, собранных сзади в тугой хвостик; весьма незаурядный и в то же время очень рациональный. Все знали его историю: родился в Индии, в Кашмире; приехал в Штаты в числе беженцев во время Второй кашмирской войны 1965 года. Он вырос, можно сказать, на пустом месте — одна из «счастливых иммигрантских историй»: полученная в Беркли докторская степень в области планетарной геологии, диссертация, удостоенная Стоктонской премии. Словно во искупление своего иностранного происхождения Чодри стал американцем до мозга костей — даже скорее калифорнийцем: занимался скалолазанием, гонял на горном велосипеде и увлекался серфингом, укрощая зимние волны в Мэвриксе[26] — одном из наиболее опасных мест для серферов в мире. Поговаривали, что он из рода богатых браминов с сомнительным прошлым и на родине за ним сохранялся титул паши или набоба, а может, это всего лишь шутки, однако никто не знал наверняка. Он был несколько самолюбив, но этим грешили большинство сотрудников НЛРД.