Властители земли - [15]

Журналист потоптался в узком пространстве между бачком, ведром и печкой, может быть, и испытывал в душе неловкость, но виду не показал. Щелкнул аппаратом раз-другой. Задымил я вас совсем. Ничего. Когда будете плитку класть? Завтра, когда раствор подсохнет. Что ж, поговорили, извините, что отнял у вас время, до свиданья. До свиданья.

Смотри-ка, думает Димитр, интересуется человек. И самому стало интересно, разговорился, столько понасказал, даже про Тончо. Но, оставшись один, мало-помалу забыл про журналиста, надо поторапливаться: не все сделал, что хотел, с разговорами. В полдень взял сумку, достал еду, сел обедать в прогретой ванной комнате. С тех пор как товарищи стали его избегать, он тоже не навязывается. Сидит на доске, жует, вспоминает о журналисте, и то и дело смешно ему. Попить бы, но воды нет, а лишний раз выходить неохота. Поедим, потом возьмем бачок и через коридор, гостиную, столовую…

— Фиалка, э-ге-гей!

Фиалка сидит внизу у костра, греется.

— У тебя что, Первый, перерывов не бывает? Будешь надрываться — скоро состаришься.

Он смеется в ответ, хотя ему вовсе не смешно. Все, наверное, сидят сейчас у кого-то на этаже около печки и разговаривают, может, и про него. С Незаменимым им интересно, он небось все хвастает: и у того-то работал, и у того-то, утерли ему нос в соревновании, а хвастаться все равно не отучили. А, ладно! Димитр выходит из клети подъемника, пьет воду из колонки, наливает в бачок, и Фиалка снова поднимает его на этаж. Руки засунула в рукава ватника, лицо обветренное, молчит, но всегда готова пошутить, было бы с кем. Но Димитр Первый человек замкнутый, с ним не поговоришь, и так утром удивилась, когда что-то про шерсть сказал.

Под вечер Димитр возвращался через тополиную рощу, шел, думал, и все радостнее ему становилось. Перед вагончиком ребятишки играют, уроки уже выучили, маленький во второй класс ходит, большой — в четвертый. Он подкинул в воздух сначала одного, потом другого: оп-па! На лицах удивление — редко перепадает им отцовской ласки. Димитр вошел в вагончик: ко мне журналист приходил. Жена вздрогнула, в глазах испуг:

— Что случилось?

— Ничего страшного. Может быть, что-нибудь напишет. Интересный парень; много кой-чего ему рассказал… про Тончо тоже.

Жена поджала губы:

— Про Тончо-то зачем?

— Да спрашивает, выпытывает: почему это меня не устраивает, почему другое, я уж и не знал, как ему объяснить. Выслушал все внимательно.

— Не хватает только, чтобы Тончо снова взъелся… — Страх перед Тончо, который мог вернуть их в село, был старый, но не слабел со временем; затронь самолюбие председателя — и вернет их назад, ведь городской прописки у них до сих пор нет.

— Ничего, может, и не взъестся.

Слова Димитра не успокоили жену, но и особых причин для тревоги пока не было. Поживем — увидим…

С того дня в поведении Димитра наступила перемена, не явная, но он чувствовал себя так, будто кто-то сильный, влиятельный подал ему знак: не бойся, не дам в обиду. Теперь он каждый день покупал окружную газету (на перекрестке был киоск) и, войдя в тополиную рощу, просматривал ее: первая страница, вторая, третья. До сих пор его любили или обижали, были враги, приятели, подсмеивались над ним, даже чудиком обзывали. А журналист — тот отнесся к нему совсем иначе: ты, говорит, гордый, несовременный, но гордый. Димитр и сам давно это чувствовал, не задумывался, что значит быть гордым, но гордость в себе ощущал. И если бы хозяева квартир знали о его гордости, вряд ли стали бы предлагать ему унижающие его деньги. Но они не знают, и Кирчо Мишев не знает, и Незаменимый, никто. Чтобы узнать человека, нужно им заинтересоваться, можно и на «ты» начать, а узнаешь — перейдешь на «вы». Вот так-то.

В следующие дни все на стройке шло как обычно; едва ли кто догадывался, что Димитр открыл в себе гордость и что регулярно просматривает окружную газету: первая страница, вторая, третья. А в остальном работает себе, как и прежде, старательно и быстро, а что не зовут посидеть со всеми после работы — об этом уже не жалеет. Мучившее его чувство неудобства, зародившееся из-за скрываемой неприязни товарищей, стало рассеиваться, оно было, но жить с ним стало вроде бы полегче. На седьмом этаже отделаны две ванные и три туалета, в других помещениях стены подготовлены к облицовке, а кухни Димитр пропускал: какой смысл облицовывать там, куда потом придет Незаменимый и будет сбивать плитки, заменяя их декоративными.

В пятницу утром он увидел свою фотографию в газете: в руках мастерок, а смотрит под ноги, будто змею там увидел. У Димитра сердце зашлось. Радость была такой внезапной и сильной, что ужаснулся ей, сложил газету и побежал в тополиную рощу. Скрытый от чужих глаз деревьями, он развернул страницы с инстинктивным опасением — не увидел бы кто — и прочел заголовок: «Гордость». Вот так парень! Снова сложил газету, читать не было сил, и пошел напрямую к стройке. Фиалка! Э-ге-гей! Ползет подъемник на седьмой этаж, ветер свистит в ушах; вбежал внутрь, включил печку и дрожащими руками снова развернул газету. Слова самые обыкновенные: дует ветер, холодные бетонные стены, он, парень, идет, посланный Мишевым, так все и было, а потом бам! — высокие, торжественные слова: в лице его что-то первозданное, суровое, виден характер человека, сознающего свою подлинную ценность и величие… Дает парень! Димитр вздрагивает и читает дальше, лицо то и дело вспыхивает от волнения. Снова обычные слова: мастерок, цемент, раствор и как он наносит его на стену отработанным до автоматизма движением, свидетельствующим о мастерстве. И снова бам! — эти сильные рабочие руки внушают чувство…