Властитель мой и господин - [32]

У нее была купленная в секс-шопе на площади Пигаль плотная желтая утка-вибратор с оранжевым клювом и синими глазами. Однажды, нежась в ванне, она послала Васко фотографию: как она лежит в мыльной пене, с уткой на груди. Васко фотографию распечатал и постоянно носил с собой в бумажнике. Теперь утка валялась на боку на дне ванны, вместе с детскими игрушками.

К стене был приделан крючок, на нем висел темно-синий купальный халат, халат отражался в квадратном зеркале, зеркало висело над двойной раковиной, раковина держалась на деревянной тумбе, тумба была приоткрыта, внутри виднелись щипчики для ногтей, флакон пены для бритья, пачка транквилизатора, анестезирующий гель, призванный “понизить чувствительность полового члена”, и всевозможная косметика: Васко успел разглядеть помаду и бальзам для губ, тени для век, тональный крем и бесчисленное множество всяких сывороток, лосьонов и кремов, служащих одной цели: ослабить и замедлить неизбежное увядание кожи.

И вот, наконец, святой грааль, сказал Васко. И с виноватой, но гордой улыбкой поставил на стол, рядом с тарелкой, на которой остались крошки панкейков в лужице сиропа, флакон духов, духов Тины.

Обо всем этом: как Васко ходил под окнами Тины, как посетил ее квартиру и украл ее духи, – я следователю рассказывать не стал; у Васко и без меня достаточно пунктов в обвинительном заключении, и дополнительных не надо, я здесь не для того, чтобы топить друга; поэтому я только сказал, что прошло два с половиной месяца и жизнь без Тины для Васко больше не имела вкуса, цвета и запаха, – как минеральная вода без газа, вставил следователь, – точно, подтвердил я, как минеральная вода без газа.

И тогда Васко исчез. Собрался и уехал в Венецию.

О, в Венецию, вздохнул следователь, и, клянусь, это “О” было полно сожалений, к которым примешивались угрызения совести, они, возможно, относились к какой-нибудь юношеской любви, давно, как он думал, забытой и вдруг словно вынырнувшей из вод Гранд-канала, по которому однажды ночью, лет двадцать тому назад, он плыл, потягивая спритц под клекот волн; однако столь же вероятно, что это “О” означало, что в Венеции он не был ни разу, хотя давно мечтал, и вдруг его кольнуло: какого черта он сидит тут, в этом кабинете, в пять часов вечера, и разбирает какие-то стихи, когда мог бы любоваться чайками, кружащими в небе над площадью Сан-Марко, или гондолами, скользящими под мостом Риальто, или заходящим солнцем, озаряющим собор Санта-Мария-делла-Салюте.

В Венецию, повторил я. Венеция – известный усилитель чувств; если вы прибыли туда счастливым, уедете счастливее в десять раз; если – несчастным, несчастье ваше увеличится стократно.

Пруст сказал, что любовь делает сердце чувствительным к времени и пространству. Время, проведенное вдали от Тины, казалось Васко бесконечным. Знать, что надеяться не на что, как сказал тот же Пруст, не мешает все же чего-то ждать. И вот Васко сидел в съемной комнате в Венеции и ждал. Есть что-то утешительное в том, чтобы соответствовать самым затасканным шаблонам любовной страсти, как, например, опустошать бутылку за бутылкой, слушая La canzone dell amore perduto[35], едва ли не самую печальную песню в мире, потом мало-помалу опустошать флакон духов Тины, с каждым днем все больше пропитывая их ароматом помещение, которое в конце концов, опустошенный сам и понукаемый хозяйкой, он покинул. Итак, однажды утром он вернулся в Париж, еще более удрученный, чем когда уезжал, еще больше одержимый любовью к Тине и желанием снова увидеть ее; и стал караулить Тину у входа в парк Монсо – ведь рано или поздно она должна там появиться.

За три дня мимо него прошли тысячи людей разного пола и возраста, мужчины и женщины, молодые и старые, он даже узнал нескольких знаменитостей: Клода Лелуша, Валери Перрен, Фабриса Лукини, который бодро расхаживал по парку в берете, декламируя Лафонтена, – в общем, прошел кто угодно, только не Тина. Тогда Васко решил поджидать ее не у входа в парк, а у решетки напротив ее подъезда, и пусть он нарвется на Эдгара, если не Тина, а Эдгар его увидит, но риска никакого не было, потому что Эдгар и Тина… Тут следователь перебил меня. Он знал.

Знакомой улицей я шел в вечерний час,

Маршрутов городских беспечнейший любитель,

Надеясь увидать твой дом – твою обитель —

И может быть, словить взгляд изумрудных глаз.

И я мечтал, что ты воскликнешь: “Вот те раз,

Судьбы не миновать! Вы ль это, мой властитель,

Мой господин! Ко мне подняться не хотите ль?

Скорей обнимемся, мне не хватало вас”.

Но тут я парочку узрел в оконной раме,

С глазами хитрыми и с влажными губами,

И оба свесились они зачем-то вниз.

И я подумал: кто они? Что им неймется? —

И понял: с выступа, где проходил карниз,

Снимают вывеску со словом “Продается”.

17

“Чудное гнездышко напротив парка Монсо” было продано.

Эдгар и Тина переехали из семнадцатого в девятый округ, в центр треугольника, образованного станциями метро “Льеж”, “Сен-Жорж” и “Пигаль”; в девяностые годы там было полно секс-шопов и баров с девочками, а сегодня квартал настолько джентрифицировался, что кто-то из нынешних обитателей окрестил его