Властелин Урании - [39]

Когда его сестре Софие наконец удалось уговорить господина Тихо навестить Хафнера, тот вошел и склонился над изголовьем больного лишь затем, чтобы увидеть, как бедняга испустил дух. Казалось, старик только и ждал его прихода, чтобы покинуть нас. Притом можно было подумать, что в смертный миг он хотел предупредить хозяина о чем-то ужасном, что открылось ему, когда он ступил на берег Леты; он вытянул вперед руку и озирался вокруг, словно бы его обступили видения, тающие на глазах. Но вот он обратил взор на Ливэ, которая с самого утра утоляла его мучения, и его веки закрылись.

Спустя десять дней настал черед Ханса Кроля: его убило воспаление легких, подхваченное в ночь затмения, но Сеньор, весьма неприятно пораженный смертью Хафнера, к нему не пришел. Наконец и слуга, покусанный псами шотландского короля, умер от лихорадки, чем вверг Господина в сильнейшее беспокойство, поскольку его собственная рана на плече все еще не затянулась.

В ту зиму нам часто пришлось бывать на погосте. Сеньор забросил все дела на острове, насколько смог: все улаживал свои отношения с регентским советом. Он приказал, чтобы псов короля Шотландии забрал из поместья Густав Ассарсон. Бог весть почему, но только господин Браге поручил этому юному паршивцу доставить их в порт Ландскроны. Не решаясь приказать, чтобы их уничтожили, он хотел отослать их своему брату.

Доверие, которое он таким образом оказывал сыну Ассарсона, больно задело меня и показалось не к добру. К тому же Густаву еще было поручено забрать из семейного поместья Кнутсторп, что в Скании, и сопровождать до цитадели Ландскроны ручного оленя по имени Хассельнёд (Орешек), дабы оттуда на первом же судне переправить его ландграфу Гессенскому. Но Густав, возвращаясь из фьефа Браге вместе с братом Сеньора и этим самым Орешком, которого он вел на веревке, не додумался напоить животное пивом, и олень, едва успев прибыть в цитадель, упал с галереи второго этажа и разбился насмерть — сломал себе шею.

Мне рассказал об этом Свенн Мунтхе, мельников сын. То, что за сим последовало, на первый взгляд легко было объяснить гневом хозяина: Густава Ассарсона нашли возле Лаэбринкской дюны, его череп был проломлен ударом камня.

— Сеньор то ли наказать его хотел, то ли рот ему заткнуть, — утверждал Свенн Мунтхе.

Конечно, потеря кнутсторпского оленя должна была привести Тихо Браге в чрезвычайно скверное расположение духа, да к тому же донесение, присланное его братом-комендантом, было крайне неблагоприятным для Густава Ассарсона, позже мне довелось видеть то письмо, Густав в нем назван «преступником, отменно ловко плетущим небылицы». Тем не менее я заверил сына Мунтхе, что предполагать, будто хозяин из мести приказал зашибить Густава камнем, совершенно немыслимо. Он слишком чтит Господа, чтобы покушаться на чью-либо жизнь.

Мы стояли у ворот дубильни. Помещение было разделено надвое. Справа находился станок, на котором скоблили кожи, слева — кадка для засолки мяса и рыбы. На створке двери висела лисья шкурка, которую Свенн убрал уже при мне. Смрад, царивший здесь, был омерзителен, но со мной теперь ни один из жителей деревни, за исключением юного Мунтхе, и словом бы не обмолвился, а мне было очень важно узнать, как они судят о моем господине.

— Ты слишком многого не знаешь, — сказал Свенн.

— А ты, значит, думаешь, что знаешь все? — спросил я.

Чтобы защитить Сеньора, я был бы способен признаться, что это я укокошил Густава, даже если бы пришлось тем самым возвести на себя напраслину.

Однако я и впрямь сделал это. В то утро, меж тем как я поджидал минуты, когда первый луч зари позолотит далекие башни королевского дворца, Густав расставлял неподалеку какие-то силки. Приметив меня, он подкрался со спины, вцепился в ворот и потащил назад, пытаясь удавить. Очки соскочили у меня с носа. В панике, задыхаясь, почти теряя сознание, я наудачу схватил камень. Провидение направило мою руку, удар пришелся по уху, и он был смертельным. Затем я помчался обратно в Ураниборг, достиг ограды, вскарабкался на насыпь и, весь дрожа, проскользнул на лестницу. Никто меня не заметил.

Господин Тихо еще находился в Копенгагене. Прошло несколько дней, прежде чем он начал расследование. Возвратившись, он приказал, чтобы братья Ассарсон, а сверх того еще мельник Мунтхе с сыном, явились в зимнюю залу. Мунтхе-старший, комкая в руках шляпу, сказал ему:

— Разве не вы наняли юного Густава, чтобы послать его в Ландскрону? Так лучше бы вам порасспросить слуг вашего брата и его моряков, чтоб выяснить, уж не из мести ли парня убили? Да и как еще поймут, чего ради вы ему доверили своих псов?

— Здесь я задаю вопросы, и сейчас я задаю их тебе! — рявкнул хозяин и снял свой медный нос, чтобы устрашить мельника.

Но этот прием уже не производил впечатления ни на кого, кроме женщин. Поселяне осмелели: вдохновленные примером Педерсена, они больше не боялись перечить ему. Теперь они смотрели на него в упор, не опуская глаз.

Старика Мунтхе тотчас заковали в кандалы, но уже наутро его пришлось выпустить, дабы избежать бунта. Что до меня, я не мог даже насладиться новой возможностью свободно бродить по острову, не рискуя столкнуться на узкой дорожке с Густавом Ассарсоном, ведь отныне я опасался всех и каждого. Меня преследовала мысль о потерянных очках. С ужасом я ждал, что их в конце концов обнаружат там, среди прибрежного песка и гальки.