Властелин Урании - [107]

Теперь мне это чудо вполне понятно, ведь и в комнате, где мы находимся, присутствует четвертый, он не от мира сего и поэтому для вас незрим.

Хозяин звал меня не затем, чтобы я облегчил его муки, но чтобы показать мне тех, кто его окружал, а я их не видел так же, как вы не видите того, о ком я говорю, хотя он здесь, среди нас. Кто он? Я не знаю. Хотите, спрошу? Ты кто, пришелец из мира иного? Мой брат-нетопырь? Портной Прокоп? Гайек? Управляющий Хафнер? Епископ Айнарсон? Король Фридрих? Джордано Бруно? Сеньор Браге? В этот час мой господин нужен мне так же, как я некогда был нужен ему.

— Поди сюда, — сказал он, увидев меня подле своей кровати, — у меня мысли путаются, от боли в голове туман. Где Кеплер?

— Только что был здесь, — сказал я. — Хотите, его сейчас же позовут?

— Нет, — отвечал он. — Пусть все уйдут, а здесь останутся только София и карлик. Где Йеппе?

— Я здесь, Сеньор, — сказал я. А он настаивал:

— Ступай, поищи его.

Я притворился, будто повинуюсь, и по его приказу привел ему себя самого.

Казалось, он был доволен, увидев меня возле своего изголовья. Его младшая дочь, более чем ясно сознавая всю серьезность происходящего, стояла рядом с кроватью, глаза ее были полны слез. Жалость брала смотреть, как она разрывается между детским страхом и молчаливым состраданием, достойным благородной женщины.

Зловоние, исходившее от Сеньора, было кошмарно. Дыхание, что вырывалось из его открытого рта и зияющего носа, отдавало морской солью. Его пылающее тело, покрытое тонкой шерстяной тканью, источало воду и уксус, а правая рука сжимала самшитовый с золотом крест.

— Видишь этот остров в белом сиянии? — спросил он меня.

— Увы, Сеньор, не вижу, — отвечал я, ибо на сей раз ему одному дано было созерцать эти чудеса.

— Все равно, говори со мной об этом. Опиши мне то, что мы с тобой видели вместе у Барсебека, по-моему, я сейчас опять вижу, как перешагивает море тот мост в четыре фьердингвая, и бухту с сотней кораблей без мачт, и портал с колоннами.

Я сказал ему, что это вечное царство Исландии, я говорил о ледниках под ослепительными тучами, о хрустальных кровлях небесного Иерусалима, о белых и красных маячных огнях, о холмах, на которых горят тысячи свечей. Сейчас, рассказывая об этом, я снова их вижу. Правда, его жребий значит больше, чем мой, но и я скоро войду в небесные врата, повествуя о моем господине и его последних минутах. Ибо он здесь, я ощущаю его уксусный запах. Это он, молчаливый гость, которого вы не видите. Мне кажется, мы в замке Ураниборг, его венчает то легкое сияние, каким природа одаривает предметы после мимолетного дождя. Кровли сливаются с небом. С террасы открывается неведомая даль. Мой господин стоит рядом, опираясь на балюстраду, и здесь еще другие, я их не знаю по имени. Мы смотрим в год 2123-й, на бухту возле Барсебека.

Прежде чем утратить сознание, он попросил меня наложением рук принести ему то же облегчение, в каком Ливэ не отказала его ученику Элиасу Ольсену. Он обнажил свой живот, покрытый рыжей шерстью. Я довольно долго водил по нему ладонями до самого паха, и ему стало получше.

— Отчего ты никогда не сомневался во мне? — спросил он. — Не скажешь ли, откуда у тебя такие дивные способности?

— Я ничего не делал, только призывал на вас милость небес.

— Что тебе за дело, будут небеса ко мне милостивы или нет? Ты же знаешь, какой я грешник, так почему ты меня простил?

— Разве Христос не простил бы вас? Отвернувшись к стене так, что я видел только его ухо, он возблагодарил Христа, через мое посредство облегчившего его страдания, и произнес несколько туманных фраз, казалось, подводивших итог его жизни. Наконец он велел мне позвать сиятельную даму Кирстен и пастора. Но, увы, прежде чем они явились, он полностью утратил разум и, когда жена и священник вошли, прогнал их прочь; ему удалось привести свои мысли в порядок только на следующий день, когда подле него находились барон Гофман и Кеплер.

Придет ли император, спросил он. Гофман отвечал, что да, но император, который боялся заразы и всюду подозревал чуму, так и не пришел. Что до Кеплера, его учитель вдруг приказал ему подойти поближе и шепнул: «Сделайте милость, если можете, постарайтесь не до конца разрушить мой труд». Потом он добавил: «Коли не ведаем, для чего, так узнаем, для кого».

И наконец, мне пришлось в свой черед взойти на две ступеньки, ведущие к его ложу, чтобы услышать то, о чем я один знал, чьи это были слова. В переводе с латинского они означали примерно следующее:

Истинным и схожим с тем, что видишь,

Единственным во всяком месте и равным себе почитай

Бесконечность, чей центр — везде,

Природу, всегда целокупную,

Явленную повсюду.

Круг, ее объемлющий, и есть Рок,

Соединяющий все случайности в единое целое

И к единому приводящий.

Произнося эти стихи Джордано Бруно, которые помнил наизусть, он обратил ко мне прояснившийся взор, улыбнулся доброй улыбкой, и сознание уже навсегда покинуло его.

Два дня спустя его, дрожащего в лихорадке, взмокшего от пота, стали трепать ужасные спазмы, он рвал на себе рубаху и приводил своих домашних в отчаяние, ибо его агония являла самое жуткое зрелище, какое только можно вообразить. Зияющая дыра вместо носа, исхудавшее лицо умирающего, его нагота, которую служанки кое-как прикрывали, держа над ним простыню, как занавеску, вонь, источаемая постельным бельем, увлажненным жидкими выделениями его кишечника, — все это вместе взятое вынуждало семейство не задерживаться в его опустевшей комнате.