Властелин Урании - [105]

Знать его побаивалась, но несколько месяцев пообщавшись с ним, как прежде в Дании, стала поднимать его на смех.

Одним из последних поводов поглумиться стало рождение его внука. Выйдя замуж, Элизабет, похоже, начала избегать отца. А родив сына, она в скором времени и вовсе уехала в Англию с мужем, который отправился туда по поручению императора, но гордость внуком до немыслимой степени обуяла Сеньора, он уморительно воодушевлялся, распространяясь о нем повсюду, лишь бы потешить свое наивное тщеславие.

Другим зрелищем, услаждавшим его недругов еще больше, было его пьянство. Окривевший, о чем я уже упоминал, терзаемый жаждой из-за того, что смешивал свинец с ртутью, он заговаривался под влиянием пива, а при том сохранял бесстрастно неподвижную физиономию, чтобы не потерять свой нос. Для богемских баронов не могло быть ничего более забавного, чем видеть этого человека, с торжественной миной бормочущего вздор. Его предполагаемый друг советник Минцквич, и тот частенько таскал господина Тихо в гости то к одному важному лицу, то к другому, чтобы вдоволь повеселиться на его счет.

Один такой обед как раз происходил неподалеку от нашего замка, в доме Петера Розенберга, и мой хозяин до полудня все твердил, что он туда не пойдет. К нему зашел Минцквич. Сначала гостю довелось присутствовать при ссоре из числа тех, что часто разражались у нас, когда хозяин принимался унижать злополучного Кеплера:

— Я испросил для вас ренту у императора, — сообщил бедняге австрийцу мой господин, — через три месяца вы начнете ее получать, я не забываю осведомляться у барона Гофмана о здоровье вашей жены, ваша дочка уже четырежды гостила здесь и жила вместе с моей, так чего же вам еще?

— Мне нужна лошадь, — сказал Кеплер.

— Разве моя конюшня не в вашем распоряжении?

— Увы, — заметил Кеплер, — если бы вместо вашей конюшни я вздумал воспользоваться императорской, затруднений возникло бы не больше, чем теперь. Ведь ваши лошади вечно больны, хромают, требуются для других целей, их подкуют не ранее завтрашнего дня, или уж не знаю, что еще, а только ваше предложение великодушно лишь по видимости.

— Я велю отвести к Гофману одну из моих лошадей, возьмите ее, — вмешался барон Минцквич, как принято у поляков, одетый в голубое и с такими же голубыми глазами; у него был мятый воротник и на груди какая-то похожая на цыпленка висюлька.

Засим он принялся с жаром убеждать моего господина в пять часов пойти с ним к Петеру Розенбергу, дабы хорошенько промочить горло, и пообещал, что зайдет за ним сам.

Время, оставшееся до пира, сеньор Браге провел в подвале. Что до меня, я прилег подремать под своим слуховым окошком, рассчитывая использовать хозяйское гостеванье у Розенберга, чтобы сбегать в город к Прокопу.

Когда я проснулся, Сеньор уже ушел. Я поколебался, не пойти ли в буфетную замка Курца или к сиятельной даме Кирстен, которая сейчас, верно, садится с дочками за трапезу в зале на верхнем этаже, если только их слуги уже не смели все со стола, ведь время позднее. Но поскольку дождь перестал, я решил лучше сходить к своему портному за какой ни на есть похлебкой, удрав из дому по тайному ходу, ведущему в парк.

Перед вторым погребом, где находился новый рабочий кабинет моего господина, я обратил внимание на два трехрожковых подсвечника. Свечи на них горели зеленым пламенем, как будто лучи света, проникавшего через окно, окрашивали его радужными оттенками.

Дверь была открыта. В нос мне ударил запах уксуса. Он весьма походил на тот, что наполнял комнату для омовений, каковая, однако, находилась в другом конце подземелья. В тигле главного рабочего стола валялись две пары щипцов. При том, как истово мой хозяин пекся о порядке, эта подробность казалась загадочной.

Если бы я продолжал колебаться, мне бы не дожить до разрешения сей задачи. Но я вдруг вспомнил, что однажды уже сталкивался с подобной странностью в день, когда мерзавец Геллиус, заехав к нам на остров по пути из Ростока в Кронборг, тайно посягнул на жизнь своего учителя. В алхимическом кабинете Ураниборга я тогда заметил такой же зеленый огонь, убивший несчастного Ольсена.

Заткнув себе ноздри, я наклонился и, заглянув за алхимическую печь, обнаружил там фарфоровую крышку, а на ней — лужицу ртути в желтом пятне осадка; я тотчас понял, что Геллиус в городе — либо он сам, либо другой негодяй, которому он заплатил, чтобы довершить свою месть. Мой господин бросил щипцы в тигле и оставил дверь открытой, так как почувствовал, что отравлен.

Я кинулся к подземному ходу, ведущему в парк, и обнаружил, что подземелье Минотавра открыто. Я тщетно звал Хальдора, заглядывая в эту черную дыру, — мне никто не ответил.

«Отважишься ли ты войти туда?» — спросил я себя, потом прошептал: «Только бы Господь сделал так, чтобы я мог этого избежать!» — и, еще помедлив, решил: «Если такова воля Всевышнего, ради спасения моего господина я войду!»

«Нет, мне пока не надо туда идти, — заключил я наконец, — лучше сперва выяснить, не находится ли сеньор Браге в замке Шварценберг».

И я тотчас же помчался туда.

Память ныне возвращает мне многочисленные оказии, при которых я видел сие здание, самое зловещее и сатанинское из всех, что окружали императорский дворец на Градчанах. Не знаю, что было тому виной — неслыханная ли его высота, или каменное кружево по верху крепостной стены, или венчающий его купол, поддерживаемый невероятно выступающими консолями? Так или иначе, с первого дня нашего прибытия в город я, когда случалось подниматься на холм, никогда не мог видеть этот замок без содрогания.